«Паралитики власти» и «эпилептики революции» - Александр Григорьевич Звягинцев
Императрица далее наставляет, с кем придется иметь дело генерал-прокурору, обещает ему свое полное доверие и поддержку, но от него требует «верности, прилежания и откровенного чистосердечия». «Я весьма люблю правду, — писала она, — и вы можете ея говорить, не боясь ничего и спорить против Меня без всякого опасения, лишь бы только от благо произвело в деле. Я слышу, что вас все почитают за честного человека».
Екатерина II подчеркивает, что она не требует от Вяземского «ласкательства», то есть лести и подхалимства, но«единственно чистосердечного обхождения и твердости в делах».
Особое значение государыня придавала взаимоотношению генерал-прокурора и Правительствующего сената. Поэтому она предостерегала Александра Алексеевича от опрометчивых решений, от ввязывания в интриги двух противоборствующих в сенате партий, за которыми она, по ее признанию, «смотрела недреманным оком». «Обе партии стараться будут ныне вас уловить в свою сторону, — предупреждала Екатерина II и далее наставляла: — Вам не должно уважать ни ту, ни другую сторону, обходиться должно учтиво и безпристрастно, выслушать всякого, имея только единственно пользу отечества и справедливость в виду, и твердыми шагами итти кратчайшим путем к истине. В чем вы будите сумнителен, спроситесь со Мною, и совершенно надейтеся на Бога и на Меня, а Я, видя такое ваше угодное Мне поведение, вас не выдам, вы же чрез выше писанные принципии заслужите почтение у тех и у других, бездельникам будете в страх, а честным людям в покровительство».
Императрица имела все основания быть недовольной деятельностью сената. В то время там было еще мало порядка, о чем она была хорошо осведомлена. Сенат нередко слишком вольно трактовал законы, раздавал без меры вельможам чины и награды, сильно «утеснял» судебные места. Когда одна коллегия, например, высказала в сенате свое собственное мнение по решаемому вопросу, сенат объявил ей за такую строптивость выговор. Екатерина II, узнав об этом, отменила сенатское решение и заявила сенаторам: «Радоваться надлежит, что законы исполняют». Гонения на подчиненные сенату присутственные места очень беспокоили ее, и она по этому поводу писала, что от «раболепства персон» присутственных мест перед сенатом «добра ждать не можно». Вяземскому, как генерал-прокурору, надлежало строжайше следить за тем, чтобы сенат точно исполнял все законы Российской империи. И об этом она писала ему со всей откровенностью: «Сенат же, вышед единожды из своих границ, и ныне с трудом привыкает к порядку, в котором ему надлежит быть. Может быть, что и для любочестия иным членам прежныя примеры прелестны; однако ж, покамесь Я жива, то останемся, как долг велит. Российская империя есть столь обширна, что кроме Самодержавного Государя всякая другая форма правления вредна ей, ибо все прочия медлительнее в изсполнениях и многое множество страстей разных в себе имеет, которыя все к раздраблению власти и силы влекут, нежели одного Государя, имеющего все способы к пресечению всякого вреда и почитая общее добро своим собственным, а другия все, по слову Евангельскому, наемники есть».
В «секретнейшем наставлении» императрица предложила Вяземскому тщательно следить за «циркуляцией денег» в государстве, досконально вникнуть в дело о «выписывании серебра», продумать вопрос об ограничении корчемства, то есть пьянства, в котором, по ее словам, столько виноватых, что пришлось бы наказывать целые провинции. Она обращает его внимание на трудности, с которыми ему придется столкнуться при управлении сенатской канцелярией, чтобы «не быть подчиненными обмануту».
Императрицу очень беспокоили недостатки и несовершенство российских законов. По этому поводу она писала Вяземскому: «Законы наши требуют поправления, первое, чтоб все ввести в одну систему, которой и держатся; другое, чтоб отрешить те, которыя оной прекословят; третье, чтоб разделить временныя и на персон данныя от вечных и непременных, о чем уже было помышляемо, но короткость времени Меня к произведению сего в действо еще не допустило».
Эта идея вскоре вылилась в создание Комиссии по составлению проекта нового Уложения, руководство которой было возложено на генерал-прокурора Вяземского.
Наконец, императрица предлагала генерал-прокурору добиться «легчайшим способом», чтобы Малороссия, Лифляндия и Финляндия, которые имели «конфирмованные привилегии», а также Смоленская провинция обрусели и «перестали бы глядеть, как волки к лесу». Она считала, что нарушать предоставленные им привилегии было бы «весьма непристойно, однако же и называть их чужестранными и обходиться с ними на таком же основании есть больше нежели ошибка, а можно назвать с достоверностью глупостью».
Один из путей решения этой проблемы, по ее мнению, — избрание «разумных» людей начальниками в тех провинциях.
Этого наставления Александр Алексеевич строго придерживался во все время своего генерал-прокурорства, чем и заслужил благосклонность императрицы, проработав в должности главного законоблюстителя страны дольше всех за всю историю государства Российского — почти 30 лет.
1985
Дело вольнодумца Фёдора Кречетова — первого русского конституционалиста и просветителя
В конце апреля 1793 года Петербургскому генерал-губернатору поступил донос. В конверте находилось два письма: дворового человека помещика Татищева — парикмахера Осипа Малевинского — с доносом на отставного поручика Фёдора Васильевича Кречетова. В одном говорилось, что Кречетов, «негодуя на необузданность власти, восстал на злоупотребления и возвращает права народу». В другом сообщалось, что тот же Кречетов произносил «непристойные и укорительные слова» в адрес императрицы и наследника, что он «весь сенат ругал, яко воры и разбойники», «пророчествовал к величайшему бунту». Императрица, по словам Кречетова, впала в роскошь и развратную жизнь и недостойна престола, как «убивица». Генерал-губернатор переслал письмо генерал-прокурору Александру Николаевичу Самойлову, по указанию которого Степан Иванович Шеш-ковский, начальник Тайной экспедиции, незамедлительно приступил к делу.
Маховик следствия закрутился быстро. И почему, можно понять. Власть была
