Лия Престина-Шапиро - Словарь запрещенного языка

Отец тоже не поверил моим словам, и мы продолжили неторопливый путь к морю. Поскольку и я не был уверен, что такое может быть, — вот так просто, на каком-то лотке, средь бела дня, то ничего не оставалось, как забыть этот сон.

    Но любопытство все же победило. Минут через десять я уговорил отца, что стоит вернуться и посмотреть.

    Хотите — верьте, хотите — нет, но мы нашли последний «Словарь». Продавец сказал, что только продал два из трех, привезенных со склада. Почему к этому лотку? Почему в тот день?

    А теперь в самый раз задаться вопросом: что в нем особенного, в том словаре, помимо того, что он был первым «Иврит-русским словарем», изданным в СССР?

    В том-то и дело, что он был издан с разрешения Главлита, то есть — властей. Значит — легитимация запрещенного языка! Значит, легитимация чтения и разговора на иврите. Значит, легитимация связи с Израилем, а через это, и со своей историей. То есть «Словарь» Шапиро восстанавливал недостающее звено, связывающее советского еврея (а это новое понятие и явление, как и «советский человек») с корнями своего народа, с самим собой!

    Я надеюсь, что даже читатель, не живущий при реальной Советской власти, с ее тотальным и жестким влиянием на мышление человека, даже такой читатель сможет ощутить эту оценку важности «Словаря».

    Итак, «Словарь» был куплен. И поставлен на почетное место на книжной полке. И мне кажется, что он тогда, в 60-е годы, излучал свет на всю квартиру. Излучал уверенность и закладывал семена бесстрашия.

    1971 год. Ноябрь в Москве. Павел Абрамович помогает мне найти учителя иврита. Алеша Левин — мой учитель. И кто бы мог подумать, он — муж внучки Ф.Л. Шапиро, а уроки проходили каждый вторник на квартире автора «Словаря»!

    Здесь я вступаю на скользкую почву предположений. Кто знает, не дух ли Феликса Львовича помог мне (и другим ученикам Леши Левина) довольно быстро овладеть языком? Но не только языком. Уже через полгода мы серьезно штудировали пасхальную Агаду и буквально заразились духом Исхода и духовного освобождения...

    И еще вот о чем я хочу сказать. Может быть, в моих глазах, наиболее важном. Пример я приведу свой собственный, но свидетельствую, что такое же было со многими в Москве и в других городах.

    В 1972 году довелось мне открыть впервые еврейскую — нашу! — священную книгу. В моем случае это была не Тора (ее у меня тогда не было), а книга пророка Ишеягу. Трудный текст, трудные комментарии Раши и «Мецудот». Но был у меня надежный друг — Словарь Ф.Л. Шапиро. Без него не было бы никакой возможности удержаться на плаву.

    А так — удержался. Потом нашли другие наши священные книги — «Сифрей кодеш», Тора (Пятикнижие) и еще десятки книг на иврите, а может — и сотни. И через пять лет начал я преподавать еврейское мировоззрение и образ жизни. Изучение Торы и соблюдение традиций. Вначале — десяток учеников, потом — сотни — моих и не моих учеников в 15 городах Союза. И кто помогал нам не утонуть? Все тот же словарь Шапиро. Вот в этом я вижу его истинное, провиденческое значение. Помочь вернуться к своему народу, к Торе, к Всевышнему.

    И, кстати. Пусть не обидятся на меня составители многочисленных и полезных иврит-русских словарей, появившихся за последние 10 лет, но лучше того Словаря (с большой буквы) я не встречал. Во всяком случае таково мое личное мнение.

НАШ УЧИТЕЛЬ И ДРУГ

                          Мила Вольвовская, Иерусалим

               (Памяти Миши Годьдблата)

    Первая встреча с нашим первым учителем иврита произошла у синагоги на улице Архипова в Москве. Перед нами стоял невысокий плотный человек в кепке, непрерывно курящий сигареты без фильтра. Глядя на нас, сказал: «Хотите учить иврит на предмет выезда в Израиль? Три рубля с носа. Первый урок в следующий четверг. Встретимся у выхода из первого вагона на станции Чертаново...»

    Итак, следующий четверг...

    Мы жили на Планерной, ближайшая станция метро, в те времена Речной вокзал. До квартиры Вити Фульмахта, где мы занимались, два часа езды в один конец. Встретились мы в метро, как и договорились, с Мишей Гольдблатом, так звали нашего учителя.

    Первый урок. В группе б человек. У кого-то учебник Мори, у кого-то словарь Шапиро (предмет нашего вожделения). У нас, конечно, ничего не было.

    Начал Миша с разговора: ани — Миша. Ми ата? Ми ат? и т.д. Он много читал и думал о методах преподавания. Наиболее важным считал разговорную речь. Поэтому урок шел в невероятном темпе. Мы едва успевали писать ивритские слова русскими буквами. О переводе и речи не было. Понял — не переводи.

    Только в конце урока Миша потратил минут 15 на алфавит и огласовку. Дал всем несколько листов фотокопии учебника «Элеф милим» (с едва различимыми огласовками) и велел к следующему разу прочесть первый урок и написать рассказ.

    Он был, разумеется, без кепки. Глаза его сверкали синим огнем. Мы были покорены навсегда.

* * *

    Это был конец 73 года. Многие были достаточно осторожны. Миша подшучивал («Ну что, интересуетесь сионистской литературой?»), высыпал на стол фельетоны Жаботинского. Нам было чем заниматься всю неделю. Буквально через несколько уроков Вадим (один из учеников) начал писать стихи на иврите. Конечно, они еще не могли сравниться с Мишкиными переводами советских песен на иврит, которые он, кстати сказать, прекрасно исполнял, но рифма явно прослеживалась.

    Уроков 10—12 мы продолжали писать русскими буквами. Миша учил нас говорить, он не хотел ослаблять темп и терпел нашу писанину на иврите.

    Вскоре нам удалось за большие деньги купить словарь Шапиро. Я села и прочла грамматический очерк проф. Гранде. Все разобрала и потом не раз объясняла структуру биньянов всем в нашей группе, а впоследствии и своим ученикам. И все это благодаря Мише. Он все знал великолепно, но не хотел тратить время на то, что, по его мнению, ученик может освоить сам.

    А еще удивлялись, откуда мы так хорошо знали песни Шестидневной войны и войны Судного дня?

    Как же не знать? Мы столько песен слушали, пели, а слова разбирали на уроках. Так и вижу Мишу, склонившегося над пластинкой... Шох, шох «Миша, что такое «шох»?

    «Ну, Мила, что такое «ля, ля, ля».

    У Миши мы учились не только ивриту. Я знаю, он изменил свои взгляды, но первые понятия о кашруте, как это не странно, мы получили от него. Религия, народ,  национальный характер, моральное обязательство по отношению к близким, оставшимся в России, отношения отцов детей, отношения с властями, к КГБшникам, старающимся общаться с активистами, с учителями иврита — все подвергалось обсуждению.