Оливер Харрис - Письма Уильяма Берроуза

Аллен, на самом деле я свободен и к ни к чему не привязан, я, блядь, парю. Боюсь, улечу куда-нибудь, как воздушный шарик…

Сегодня прогулка выдалась иная: больше происшествий, меньше откровений. В другом кафе народ подрался — из-за мелочи. Арабы помутузили друг друга сандалиями на резиновой подошве. Обошлось без ножей, без «розочек» и без крови… короче, фигня пресная. Владелец — паренек — удрал в самом начале, а потасовка закончилась совершенно внезапно. Ну, это ж Африка, сынок, что ты хочешь… Хозяин вернулся в обнимку с другим пареньком, и, когда я подошел заплатить за мятный чай, одарил меня лучезарной улыбкой…

Во время прогулки я думал: убить всех гомиков. Не как предателей мужественности гомосексуалистов, а как тех, кто продает человеческую расу силам отрицания и смерти. Убить надо и всех, кто избивает педиков.

«Узнают пусть царьки: чем меж сторон метаться, Врагов убью, друзей — не поведу и бровью» [334].

Как узнать, что мужик — «полностью голубой»?.. «De carne tumefacta у pensamiento in mundo Maricas de los ciudades… Madres de lodo, enemigos sin sueno del Amor, Que dais a los muchachos gotas de sucia muerte con amargo veneno». Гарсия Лорка, «Ода Уолту Уитмену». В переводе звучит так: «Вы пидорские бляди, что населили этот город (против гомиков, как таковых, он ничего не имеет), чьи плоть гниют и мысли. Вы грязи мать и враг любви бессонный, кто отравляет мальчиков по капле ядом едким смерти». Верно-то, верно-то как!.. По ним никто скучать не станет. Но как узнать, кто принадлежит к их классу? Все просто — загляните гею в глаза; полный педик сам себя выдает. Судья в Интерзоне не станет слушать показаний видоков. Ему достаточно взглянуть в глаза, и тут же — приговор или оправдание готовы… Полное отсутствие количественной ориентации приводит к подобию божественного безумия. Да будет так.

Встретил мальчика-араба, невероятно изящного и хрупкого: запястья тонкие, словно бурые сухие веточки…

Увидишь Эдди Вудза [335] — передавай от меня привет и спроси заодно, как там Маркер. Я от него уже полгода ничего не слышал.

Ладно, пора возвращаться к работе над романом об Интерзоне. Иншаалла — даст Бог, — сегодня закончу вторую главу и примусь за главы с линейным повествованием. Говорю тебе, разбирать кипы писем в поисках подходящего материала — все равно что авгиевы конюшни расчищать. На одну главу такой подборки ушло две недели. Каждый раз, как я пытаюсь закончить, мне в башку ударяет идея для еще одной зарисовки.

Буду вести дневник излечения, и это письмо — первая его страница. Может, у меня еще получится стать публицистом. Эл, ты мой агент, постарайся сбагрить мои работы в газету.

ДЖЕКУ КЕРУАКУ И АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Танжер]

1 ноября 1955 г.

Дорогие Джек и Аллен!

Арабское кафе. Присел за столик и перекинулся тремя словами с леди Джейн — всего тремя долгими фразами… Никогда меня не штырило так дико, с такой ебической силой… Бывало, конечно, леди Джейн вставляла по самое не балуй, но то случалось в других странах… Смотрю на бамбуковый столик, на нем — стакан мятного чая, пар от которого, словно дым из трубы, задувает внутрь посудины. Показалось, у этого момента особое значение, как у предмета в фильме, когда его берут крупным планом или отдельным кадром. Я словно бы читал книгу, снабженную картинками и музыкальным сопровождением. До реальности, до самой жизни ощущение не дотягивало. Жизнь слышишь, видишь, осязаешь. Она переживается на многих уровнях и во многих измерениях. Такое и без леди Джейн — ну и занудой же она, порою, бывает — становится ясно.

Пока сижу, глядя на стакан чая с мятой, за столик подсаживаются арабы. Хотят изнасиловать? Немыслимо. Или возможно? Моргнуть не успел, а меня схватили уже и готовятся яйца отрезать… Быть не может… Глюки, глюки все это… В Интерзоне подобное и может, и не может случиться; «да» или «нет» в равновесии, пока я сижу и смотрю на стакан мятного чая, матовый в свете солнца…

Что есть Интерзона? Во времени и пространстве она зависла там, где трехмерная фактическая жизнь вливается в глюк. Глюк вырывается в жизнь… Подобнее чувство в моих зарисовках воссоздастся при помощи гиперболизации.

В Интерзоне сны могут убить — есть такая вещь, шпигутот [336], — а плотные предметы, люди, напротив, могут быть нереальны, как глюки… Например, Ли, замочив детективов, может перенестись в Интерзону, и там уже — из-за всяких глюков — ни закон, ни Иные его напрямую не тронут. Кажется, испанского политика замочить легко, однако мальчик предупреждает Ли:

— Его только с виду убить легко, но он под надежной охраной…

— Это ты про охранку?

— Да, про нее тоже… Но ты не дурак, с охранкой справишься… бояться надо другого.

На сегодня с письмами все. Буду писать вам примерно каждые пять дней.

Люблю, Билл

ДЖЕКУ КЕРУАКУ И АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

[Танжер]

2 [ноября] 1955 г.

Дорогие Джек и Аллен!

Танжер — это пророческий пульс всего мира, словно глюк, переходящий из прошлого в будущее, пограничная линия между сном и явью, причем «реальность» ни одного из них еще не доказана.

Здесь люди не те, кем кажутся. Взять хотя бы доктора Аппфеля из Страсбурга, последнего врача, к которому я обращался. Он — лучший медик в Танжере, и с первого взгляда в нем угадывается типичный интеллектуал из Европы — (Спрашивал моего мнения: влияет ли режим питания на зависимость от наркотиков. Вот это мозг!), — выдающий себя за беглого еврея-антифашиста. Говорит, мол, в первую очередь он доктор и только потом бизнесмен. От него так и веет высокородной еврейское честностью… То, что врач из Аппфеля совсем не кошерный, я понял, когда он едва не угробил меня сраным лечением по способу сна и резкого отказа от наркоты… Я заплатил ему четыре доллара и отписал телеграмму родителям, попросил выслать еще денег. Бланк отдал Аппфелю, чтобы он отправил его по адресу; днем позже спросил Аппфеля: отправил телеграмму? Аппфель сказал: да, мол, отправил, однако уведомления об отсылке мне не отдал. То есть просто не дал и даже не почесался придумать отмазку — типа почему нет уведомления. На самом же деле доктор Аппфель никакой телеграммы никуда не отправил, а деньги зажал. Мне тогда все это показалось столь невозможным и на него непохожим, что как можно скорее я подобные мысли постарался выкинуть из головы, почти убедив себя, будто ошибаюсь на счет Аппфеля…

Дальше — больше, полезли другие косяки. Аппфель выписал заоблачный счет — на тридцать долларов. Я охренел и заплатил, сколько посчитал правильным. Больше Аппфель по этому поводу не заикался. Он-то залупил счет, надеясь, будто я оплачу все и не пикну. Я же не пикнул, но и не заплатил. В смысле, всего не заплатил — отдал половину… Потом, покидая кабинет Аппфеля, понял: «Господи! Накололи же! По-арабски — заломили цену, в расчете сойтись на половине!» И вообще, никакой Аппфель не антифашист; натуральный коллаборационист, свалил из Страсбурга перед самым вступлением в город французских сопротивленцев… И по-прежнему остается лучшим медиком в Танжере.