Тиран в шелковых перчатках - Мариус Габриэль
После этого она разревелась прямо посреди улицы, но были ли тому виной лишь опьянение и усталость? Она села на краю канавы, кутаясь в флаг, и впервые почувствовала себя бесконечно одинокой. Как вода, поднимающаяся в колодце, ее затопило страстное желание стабильности. Ей нравилась жизнь, полная приключений, но ей хотелось иметь свой дом и семью. С Амори у нее даже мыслей таких не возникало. Считалось, что женатые люди должны обзавестись детьми, но к ним с Амори это правило казалось неприложимо.
Она любила единственного мужчину, но в настоящее время даже не знала, жив он или мертв.
* * *
На следующий день после вечеринки, когда голова просто раскалывалась от боли, а глаза слезились от света так, что пришлось в помещении надеть очки от солнца, Купер позвонила в «Риц», но там ответили, что месье Беликовский сейчас не живет в своем номере, что от него не было известий уже некоторое время, и нет, в ближайшее время они не ждут, что он появится, хотя номер, конечно, оставлен за ним.
Она отправилась в его «маленькую пыльную контору» на Елисейских Полях, решительно настроенная поговорить с секретаршей и получить хоть какие-то ответы.
Та приветствовала Купер любезной улыбкой:
— Bonjour[64], мадам. Не правда ли, замечательные новости? Чем я могу вам помочь?
— Я просто хотела узнать, не было ли в последнее время известий от Генри… от месье Беликовского.
Секретарь, со вкусом одетая женщина средних лет, отрицательно покачала головой:
— Сожалею, мадам, но я давно ничего не слышала от шефа.
— Но… с ним все в порядке?
— У меня нет оснований думать иначе, — вежливо ответила та.
— Значит, вы не ожидаете его возвращения в Париж? Война ведь закончилась.
Женщина чуть заметно пожала плечами:
— Вы же знаете, месье Беликовский занятой человек. Он приедет, когда приедет. Вы можете оставить ему сообщение, я передам. — Она взяла со стола карандаш и блокнот и приготовилась записывать.
— Просто передайте, чтобы он мне позвонил, — сказала Купер, после того как обдумала и отвергла несколько вариантов.
— Bien sur[65], мадам.
Купер вышла, испытывая страшное опустошение. Тогда, в соборе, замужество казалось ей невозможным. Она не смогла бы согласиться на него даже под дулом пистолета. Но сейчас перспектива выйти замуж за любимого представилась в ином свете. Брак с Генри теперь казался не просто возможным — он стал необходимым условием ее счастья.
* * *
Несколькими днями позже, придя домой, Купер обнаружила на столике в прихожей записку от Сюзи Солидор. Фиолетовыми чернилами в ней было написано: «Я уезжаю из Парижа. Придешь попрощаться?» Это было не то приглашение, от которого она могла отказаться. Купер тут же отправилась к Сюзи. Открыв дверь, Сюзи уставилась на нее широко открытыми глазами:
— Ты? Я боялась, что не придешь.
Купер вошла в квартиру, и ей тут же бросилось в глаза, как все в ней переменилось. Комнаты были пусты. Со стен исчезли картины. Осталась только самая громоздкая мебель, все остальное было вывезено.
Значит, это правда — Сюзи действительно уезжает. Купер почувствовала болезненный укол в сердце. Она оглядывала опустевшую комнату, заставленную ящиками с вещами, к которым сбоку были прислонены крышки.
— Куда ты едешь?
— В Америку. Говорят, там любят блондинок.
— О, Сюзи! Но… почему?
— Так ты ничего не слышала? Меня судили и признали виновной в сотрудничестве с немцами. И на пять лет запретили выступать во Франции.
— Лицемеры! — вспылила Купер. — Да как они смели?
— Такова послевоенная Франция, — сказала Сюзи, небрежно пожимая плечиком, как будто ее это не касается. — Каждый рвется провозгласить себя героем Сопротивления и обрить голову соседу.
— Поверить не могу, что это происходит.
— Я — публичная персона. Из меня решили сделать пример в назидание остальным. Будущее принадлежит таким, как твоя Катрин Диор, а я — вчерашний день.
— Мне так жаль!
— Пять лет… — Лицо Сюзи, как никогда, походило на маску. Из одежды на ней была лишь простая белая рубашка на голое тело. Она паковала вещи и казалась прекрасным изваянием, покрытым золотым загаром. Она напоминала греческую богиню. — В моем возрасте это подобно смертному приговору. Кто вспомнит обо мне через пять лет?
— Тебя не смогут забыть, — прошептала Купер. — Это невозможно.
— Но, похоже, лично ты неплохо справилась с этим якобы невыполнимым заданием, — сухо заметила Сюзи.
— Я не забыла тебя.
Сюзи ответила одной из своих загадочных улыбок.
— Что ж, теперь я отправляюсь в изгнание. А всему виной «Лили Марлен»! Эта шлюха позволила сделать на ней целое состояние, но она же меня и погубила. — Она закрыла крышку чемодана и обернулась к Купер. — Я так рада тебя видеть, cherie. Выпьешь со мной вермута?
Она открыла дверь на балкон, но выходить на него они не стали, а уселись на диван, глядя, как ветерок раздувает легкие занавески. Сюзи достала бутылку «Лилле». Этот смолистый, с нотками цитруса напиток был одним из ее самых любимых.
— А ты у нас, значит, стала знаменитой, — заметила она чуть хрипловатым голосом. — Теперь невозможно открыть журнал, чтобы не наткнуться на статью, подписанную твоим именем.
— Ты преувеличиваешь. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять, чем я хочу заниматься в жизни, но теперь, когда я нашла свое призвание, я счастлива.
— А я рада за тебя, cherie. Ты молодец!
— Да, дела идут хорошо. Работы много. Я теперь коплю на новый фотоаппарат — «Лейку» под пленку в тридцать пять миллиметров. Он легче и намного практичнее.
— Легче и практичнее, — повторила Сюзи. — Ты молодая женщина и находишься в самом начале своего пути. По сравнению с тобой я чувствую себя такой старой…
— Но выглядишь ты, как всегда, великолепно, Сюзи!
— Спасибо. — И действительно, казалось, что годы не властны над ней: лицо оставалось безупречным, а фигуре могли позавидовать женщины вдвое моложе. — То же самое могу сказать о тебе. Я слышала, ты бросила своего русского прямо у алтаря.
— Да. Но теперь понимаю, что это было ошибкой.
Сюзи поморщилась:
— Понятно. Значит, ты все-таки решила стать русской графиней?
— Если он согласится взять меня обратно. От него не было вестей уже несколько недель.
— Неужто он тебя бросил? Или, может, его вздернули на виселице коммунисты?
— Я задаю себе те же вопросы, — заметила Купер с легкостью, которой вовсе не испытывала.
— Прости, — сказала Сюзи. — Я искренне желаю тебе счастья.
Она подняла свой бокал,
