Жили-были… - Сергей Иванович Чекалин
Расписывались они в Токарёвке (в то время это было просто, в день обращения и расписывали), потом дяде Паше надо было возвращаться в часть, где он проходил службу. Зашли на базар, встретили крёстную тёти Шуры, Любовь Егоровну Собакину (Кудинову), сестру её отца. А Любовь Егоровна потом рассказывала, что на базаре в это время был и её кум, Фёдор Васильевич Выгловский, который вместе с ней крестил тётю Шуру. Она рассказала ему, что по базару ходит его крестница с мужем, только что расписались. Вот оба крёстных и перекрыли выходы с базара (их было два), чтобы перехватить молодоженов. Попались они Фёдору Васильевичу. Он, несмотря на протесты молодых, сказал: «Да вы что? Даже и слушать не хочу, в такой-то день!». Увёз их в Троицкие Росляи, к себе домой, и устроил им скорую свадьбу, по принципу «что Бог послал». А родни в Росляях было много. Вот и сыгралась свадьба, даже с гармошкой. Тётя Шура говорила, что было очень весело…
В 1973 году я закончил институт. На распределении (оно проходило у нас в 1972 году, перед военными сборами) сказали, что есть одно место в Долгопрудном, в ЦАО (Центральная Аэрологическая Обсерватория), но без общежития. Так вот тётя Шура, моя крёстная, и дядя Паша вместе взяли меня к себе жить в однокомнатную квартиру, да ещё и коммунальную. Конечно, обуза я им был достаточная. Ладно — тёте Шуре, а дяде Паше к чему всё это? Потом, через полтора года, я перешёл в общежитие. Я искренне благодарен им за то, что они для меня сделали…
Не хотела, тогда, в 1925 году, бабушка Маша выходить замуж за дедушку Серёжу. Полюбился ей Василий, брат жены Михаила Васильевича Выгловского. Но родительского несогласия побороть не могла. И Василий тоже не мог образумить своих родителей на брак с любимой. На наше счастье. А то бы кто сейчас всё это писал? Ну, правда, дураков («чудаков», как писал Сергей Есенин в стихотворении-письме к своей сестре) в жизни хватает и без нас.
Вскоре после войны ездили в Токарёвку мама и бабушка Маша. Зашли и в семью бывшего жениха, Василия. Его дома не оказалось, на работе был. А по дороге обратно бабушка Маша говорит маме:
— Вот, Зинушка, вышла бы я за Ваську-то замуж — отец у вас был бы. С войны-то, вон, живой вернулся.
Так-то оно так. Но только не с Зинушкой бы ты тогда разговаривала. И опять, строчки эти писал другой бы. А то и не было бы этих и других строк…
Болезнь бабушки Маши не отступила. В 1962 году, весной, она умерла, в Долгопрудном, у своей дочери Александры. Ночью, в дату её смерти, маме, словно наяву привиделось женское лицо и голос:
— Что же ты спишь? Твоя мать умерла.
В этот же день пришла и телеграмма из Долгопрудного.
Похоронена бабушка Маша в Новодачной, на Долгопрудненском кладбище, на 25-м участке, она первая открыла это место (входить надо по центральной аллее налево по тропинке между 24 и 25 участками; ориентиром будет совсем недалеко, с правой стороны от дорожки, могила Битюкова Юры, двоюродного племянника Живилкова дяди Паши). Вместе с бабушкой Машей упокоились в одной оградке и зять её, Павел Федорович Живилков (14.03.1975 г.), и внук, Фунтик, Александр Николаевич Шведов (06.07.1990 г.), и внучка, Ирина Павловна Малышева (05.10.2012 г.), а теперь уж и две последних её дочки — Мария (08.11.2018) и Александра (06.07.2019)…
Дальше я приведу небольшие рассказики из того времени, связанные со Шведовым Шуркой и другими родственниками.
Шурка очень не любил купаться. Прямо до рёва. (Да и кто из детей это любил?) Часто он приходил к нам домой, поиграть с нами, Мишкой и Серёжкой. В тёплое-то время ещё ничего, долго светло. А вот зимой темнеет рано, не очень складно топать до дома по темноте. А как его отправить к бабушке? Выход у мамы нашёлся соответствующий. Она вечером объявляла:
— Так, ребятишки, всё, собирайтесь, сейчас будем купаться!
Тут уж Шурка встаёт и говорит, что, мол, мне надо домой, а то бабушка заругается…
Или такое. Приходит он к нам как-то зимой. А на улице — круговерть, ветер с нашей западной стороны на деревню, шумит даже в трубе. Мама его спрашивает:
— Как же ты дошёл в такой ветер?
— Как хорошо! Я под ветерок!..
1961 год. Полным ходом идёт денежная реформа, обмен 1:10. Из старых денег оставили в обращении только медные 1, 2 и 3-х копеечные монеты. Когда об этом узнали, то было уже поздно. Мама работала в магазине. Накануне этого объявления к ней пришла ревизия и пересчитала медные деньги (их тогда не пересчитывали, а взвешивали, потому что номинал денежки примерно соответствовал количеству граммов сплава, из которого она была изготовлена). Но, помню, что-то осталось и у нас, кажется, два килограмма (порядка 20 рублей новыми или 200 рублей старыми).
Лето. Мы с Шуркой идём на наш конец, к нам. Только что отошли от дома бабушки Маши, идём по дороге напротив магазина и дома Панюшкиных, соседей бабушки Маши, как Шурка поднимает с дороги красную бумажку, свёрнутую в несколько раз. Мы сначала подумали, что это обёртка от конфеты. Но оказалось, что это 10 рублей новыми, а по-старому — 100(!) рублей, огромная сумма. Мы такой даже ещё и в руках-то не держали, хотя и видели, даже и не сообразишь сразу, что это сто рублей. Я-то, конечно, видел, потому что мама приносила домой вырученные деньги, мы их и рассматривали. Пошли к бабушке Маше. Показал ей Шурка денежку, она, естественно, сразу сообразила, что это за деньги.
— Так, — говорит, — ребята, вы никому не сказывайте, что нашли, а то отберут. А тебе, — это она уже Шурке, — я куплю саблю.
Шурка давно уже приставал к ней с этой саблей.
На следующий день бабушка Маша пошла в Полетаево, эти деньги она положила в сберкассу, а Шурке купила долгожданную саблю за 10 рублей (старыми), на её ножнах так и было написано: «Цена 10 руб.».
Тогда, в советское время, на всех товарах стандартно и нестираемо писали цену, например, на литых чугунных утюгах: «ц. 12 р.
