Дыбенко - Иван Матвеевич Жигалов
Дыбенко придерживался «золотой середины». Раз у нас боец сознательный, значит, он должен свои военные знания доводить до совершенства, до автоматизма; уметь, к примеру, с завязанными глазами разобрать и собрать винтовку, пулемет в наикратчайшее время, быть физически выносливым…
— Согласны со мной? — спросил он Шадуро.
— Безусловно.
…Дыбенко все время среди бойцов. Командиров не хватало, нередко комкор сам проводил занятия в подразделениях. В армию приходили в основном малограмотные, а то и вовсе неграмотные. Их учили не только владеть боевым оружием, но читать и писать. Своим энтузиазмом комкор увлекал весь личный состав. Красноармейцы и командиры трудились не за страх, а за совесть…
В январе 1923 года Дыбенко получил отпуск. Ему разрешили съездить в Христианию. Он с нетерпением ожидал встречи с Коллонтай.
В саквояже лежала еще пахнувшая типографской краской книга «Мятежники». На обороте титульного листа крупным курсивом набрано: «Посвящаются эти воспоминания другу и соратнику на революционном поприще А. М. Коллонтай. Автор».
Когда приближался к дому, где жила Коллонтай, сердце учащенно забилось.
Александра Михайловна обрадовалась. Поблагодарила за книгу, за дарственную надпись…
Ходили по городу. Съездили в Христианзанд, куда в 1913 году заходила бригада броненосцев во время заграничного похода эскадры Балтийского флота. Дыбенко признался, что ему тогда понравился город и об этом он написал в своей первой книге «В недрах царского флота».
— С тех пор в Христианзанде ничего не изменилось. — И, показав рукой на проходивший маленький нароходик, сказал: — На том месте стоял наш «Павел I». Вот к этому причалу подходил баркас, и мы сходили на норвежскую землю… Тот же темнеющий вдали лес; рассыпанные кругом дома, похожие один на другой, будто близнецы-братья. Одним еловом, все как было.
Коллонтай согласилась: действительно, за минувшие годы в Христианзанде, да и во всей Норвегии мало что изменилось. «Страна интересная, я обожаю ее трудовых, гостеприимных людей…»
Несколько дней быстро пролетели. Пора возвращаться домой… Коллонтай не передумала, осталась верна своему решению, повторяла все, что сказала тогда в «Национале» и написала в письме.
Закрывая дверцу машины, Коллонтай помахала рукой. Они расстались друзьями навсегда, до конца жизни…[43]
Он вернулся в Бобруйск, в корпус, к любимому делу — обучению и воспитанию воинов; радовался каждому успеху, огорчался неудачами.
«За несколько месяцев работы Дыбенко зарекомендовал себя отличным командиром: требовательным и справедливым, — писал в аттестации Тухачевский. — Хороший хозяин. Много занимается военно-научной работой. С оперативной стороны показал себя способным, твердым начальником. Чрезвычайно вынослив. В общем, выдающийся комкор, достоин выдвижения…»
3 мая 1924 года он становится командиром и комиссаром 10-го стрелкового корпуса, переведенного с Дальнего Востока в города Московского военного округа.
В Курск, где находился штаб, Дыбенко приехал ране утром. Первым встретил его постовой милиционер, уже немолодой, с короткими рыжими усиками. Блюститель порядка радостно заулыбался.
— Ждем вас, товарищ комкор. Особенно я. Как узнал, что именно вас назначили, обрадовался. Не удивляйтесь, я ведь служил в 37-й дивизии в кавалерийской бригаде Курышко. Вы-то меня забыли. Лёшин моя фамилия. Помните, как мы врезали генералу Топоркову?
Дыбенко смотрел на бывшего конармейца и мысленно извинялся: «Запамятовал я, братишка, ты уж прости, в кавбригаде вас было много, в дивизии и того больше, всех не запомнишь. А вот как «врезали» Топоркову, помню. Разве такое забудется!»
Милиционер объяснил, что из Красной Армии его уволили по сокращению, хотя он вполне здоров.
— Не тебя одного, дорогой товарищ, сократили, — сказал Дыбенко. — Совсем недавно в Красной Армии было 5,5 миллиона, а вот теперь осталось всего 562 тысячи, и они обязаны оберегать Родину… На боеспособности войск сокращение не должно отразиться, значит, мы, командиры, должны лучше учить людей.
Милиционер вызвался проводить Дыбенко до «халупы», так он назвал штаб корпуса. «Уж не могли во всем Курске подобрать приличнее помещение, — ворчал он. — Сунули в старый барак, с крыши течет, в окна дует. Позор, да и только!»
Поблагодарив бывшего красноармейца, Дыбенко открыл дверь, переступил низенький порог и действительно очутился в «халупе». Молоденький дежурный командир доложил по всем правилам, осведомился, кто прибыл, и, услышав, что перед ним новый командир корпуса, подтянулся, молодцевато стукнул каблуками, сказал, что сейчас же пошлет за начальником штаба…
— За начштабом посылать не надо. Когда явится, передайте — буду в одиннадцать.
Отправился к губвоенкому, увидел уже немолодого, в недавнем прошлом боевого партизана. Представились. Дыбенко спросил, почему штаб корпуса в таком захудалом помещении. Не получив вразумительного ответа, попрощался и ушел.
Комкор познакомился с подразделениями. Размещены сносно. Рота связи, например, расположилась в бывшей церкви, можно создать приличные условия для красноармейцев. Есть и учебные классы. Рядом еще пустующее здание, но на дверях амбарный замок. Это бывший клуб чоновцев, доложил сопровождающий командир роты связи. Оказывается, помещение свободно, а связистам пользоваться не разрешают.
Дыбенко позвонил губвоенкому, спросил, нельзя ли открыть клуб. «Не можем, это хозяйство ЧОНа, а они нам не подчинены, у них свой хозяин». — «Разве хозяин не в Советском государстве живет? К тому же ЧОН уже упразднили». Командиру роты приказал снять замок, имущество описать, навести порядок и налаживать культурно-просветительную работу…
Собрал командный состав, рассказал о своих впечатлениях, обнаруженных недостатках, поставил задачи на месяц. Потом попросил всех высказываться без стеснения, предъявлять претензии, ничего не скрывать: «Говорите начистоту».
Внимательно слушал, делал пометки в блокноте.
Все жаловались на бытовую неустроенность.
Дыбенко сказал: знает, что с жильем плохо, придется временно снимать квартиры у местного населения. Об улучшении быта обещал позаботиться.
Через день уехал в Воронеж, побывал также в Орле. Остался доволен, подразделения здесь размещены удачно, бойцы окружены вниманием и заботой местных партийных, советских и комсомольских органов. Возвращался с хорошим настроением. Сошел с поезда — и ахнул. Курск преобразился: все вокруг в бело-розовом наряде, цвели яблони, вишни, груши. Весна в полном разгаре.
Однако настроение испортилось: когда приближался к штабу, он ютился все в той же мрачной халупе. «Нужны срочные меры». Сходил Дыбенко в городской комитет партии и в горсовет. Добился, часть помещения военкомата решили передать штабу корпуса.
Дыбенко занял кабинет военкома. Все старье — просиженные, с торчащими пружинами кресла — приказал вынести во двор и сжечь. Оставил стол, два стула
