Иван Солоневич - Россия в концлагере
- Да, остатки капиталистического сознания в массах сказались более глубокими, чем мы предполагали. Переделка человека идет очень медленно.
- И вы его переделаете?
- Да, мы создадим новый тип социалистического человека, - сказал Чекалин каким-то партийным тоном, твердо, но без особого внутреннего убеждения.
Я обозлился.
- Переделаете? Или, как в таких случаях говорит церковь.. совлечете с него ветхого Адама? Господи, какая чушь! За переделку человека брались организации на много покрупнее и поглубже, чем коммунистическая.
- Кто же это брался?
- Хотя бы религия. А она перед вами имеет совершенно неизмеримые преимущества.
- Религия перед коммунизмом?
- Ну, конечно. Религия имеет перед вами то преимущество, что ее обещания реализуются на том свете. Пойдите, проверьте. А ваши уже много раз проверены. Тем более, что вы с ними очень торопитесь. Социалистический рай у вас уже должен был наступить раз пять - после свержения буржуазного правительства, после захвата фабрик и прочего, после разгрома белой армии, после пятилетки. Теперь - после второй пятилетки.
- Все это верно. История - тугая баба. Но мы обещаем не миф, а реальность.
- Скажите, пожалуйста, разве для средневекового человека рай и ад были мифом, а не реальностью? И рай-то этот был не какой-то куцый, социалистический, на одну человеческую жизнь и на пять фунтов хлеба вместо одного. Это был рай всамделишный - бесконечное блаженство на бесконечный период времени. Или - соответствующий ад. Так вот, и это не помогло. Ничего не переделали. Любой христианин двадцатого века живет и действует по точно таким же стимулам, как действовал римлянин две тысячи лет тому назад - как добрый отец семейства.
- И от нас ничего не останется?
- И от вас ничего не останется. Разве только что-нибудь побочное и решительно ничем не предусмотренное.
Чекалин усмехнулся устало и насмешливо,
- Ну, что ж. Выпьем что ли хоть за не предусмотренное. Не останется, вы говорите. Может быть и не останется. Но если что-нибудь в истории человечества и останется, так от нас, а не от вас. А вы на земле проживете, как черви слепые живут. Ни сказок про вас не расскажут, ни песен про вас не споют.
- Ежели говорить откровенно, так насчет песен мне в высокой степени плевать. Будут обо мне петь песни или не будут, будут строить мне монументы или не будут, мне решительно все равно. Но я знаю, что монумент - это людей соблазняет. Каким-то таинственным образом, но соблазняет. И всякий норовит взгромоздить на свою шею какой-нибудь монумент. Конечно, жить под ним не очень удобно, зато - монумент! Но строить его на своей шее и своей кровью? Чтобы потом какая-нибудь скучающая и уж совсем безмозглая американка щелкала своим кодаком сталинские пирамиды, построенные на моих костях - это уж извините. В эту игру я по мере моих возможностей играть не буду.
- Не вы будете играть, так вами будут играть.
- В этом вы правы. Тут крыть нечем. Действительно, играют. И не только мною. Бот поэтому-то милостивые государи, населяющие культурный и христианский мир в двадцатом веке после Рождества Христова и сели в лужу мировой войны, кризиса, коммунизма и прочего.
- Вот поэтому-то мы и строим коммунизм.
- Так сказать, клин клином.
- Да, клин клином.
- Не очень удачно. Когда один клин вышибают другим, то только для того, чтобы в конечном счете вышибить их оба.
- Вот мы и вышибем всякую государственность. И построим свободное человеческое общество.
Я вздохнул. Раз говор начинал приобретать скучный характер. Свободное человеческое общество.
- Я знаю, вы в это не верите.
Чекалин как-то неопределенно пожал плечами.
- Вы, конечно, церковной литературы не читали? - спросил я.
- Откуда?
- Напрасно. Там есть очень глубокие вещи. Вот, например, это и к вам относится: «Верю, Господи, помоги неверию моему».
- Как, как вы сказали?
Я повторил. Чекалин посмотрел на меня не без любопытства
- Сказано крепко. Не знал, что попы такие вещи говорить умеют.
- Вы принадлежите к числу людей, которые не то, что верят, а скорее цепляются за веру, которая когда-то, вероятно, была. И вас все меньше и меньше. На смену вам идут Якименки, которые ни в какой рай не верят, которым на все, кроме своей карьеры, наплевать и для которых вы, Чекалин, как бельмо на глазу. Будущего не знаем ни вы, ни я. Но пока что процесс революции развивается в пользу Якименки, а не в вашу пользу. Люди с убеждениями, какими бы то ни было убеждениями, сейчас не ко двору. И вы не ко двору. На всякие там ваши революции, заслуги, стаж и прочее Сталину в высокой степени наплевать. Ему нужно одно - беспрекословные исполнители.
- Я вовсе и не скрываю, что я, конечно, одна из жертв на пути к социализму.
- Это ваше субъективное ощущение. А объективно вы пропадете потому, что станете на пути Якименко, на пути аппарата, на пути сталинскому абсолютизму.
- Позвольте, ведь вы сами говорили, что вы монархист, следовательно, вы за абсолютизм.
- Самодержавие не было абсолютизмом. И кроме того, монархия не непременно самодержавие. Русский же царь, коронуясь, выходил к народу и троекратно кланялся ему в землю. Это, конечно, символ, но это кое-что значит. А вы попробуйте вашего Сталина заставить поклониться народу, в каком угодно смысле. Куда там к черту. Ведь, это вождь. Гений. Полубог. Вы подумайте только, какой жуткий подхалимаж он около себя развел. Ведь, вчуже противно.
- Да. Но Сталин - это наш стержень. Выдернули царя - и весь старый строй пошел к черту. Выдерните теперь Сталина, и вся партия пойдет к черту. У нас тоже свои керенские есть. Друг другу в глотки вцепятся.
- Позвольте, а как же тогда с массами, которые, как это… беззаветно преданные?
- Послушайте, Солоневич, бросьте вы демагогию разводить. При чем здесь массы? Кто и когда с массами считался? Если массы зашебаршат, мы им такие салазки загнем! Дело не в массах. Дело в руководстве. Вам с Николаем Последним не повезло - это уж действительно не повезло. И нам со Сталиным не везет. Дубина, что и говорить. Прет в тупик полным ходом.
- Ага, - сказал я. - Признаете.
- Да, что уж тут. Германскую революцию проворонили. Китайскую революцию проворонили. Мужика ограбили. Рабочего оттолкнули. Партийный костяк разгромлен. А теперь, не дай Бог, война. Конечно от нас ни пуха, ни пера не останется. Но не много останется и от России вообще. Вот вы о третьей революции говорили. А, знаете ли вы, что конкретно означает третья революция?
- Приблизительно знаю.
