Иван Солоневич - Россия в концлагере
Мелькнуло и было отброшено мимолетное сомнение в возможном подводе со стороны Чекалина. И подводить, собственно, было нечего и чувствовалось, что предложение Чекалина шло так сказать, от «широкого сердца», от пустоты и одиночества его жизни.
Потом мысли перепрыгнули на другое. Я в вагоне номер 13. Руки скованы наручниками и распухли. На душе мучительная, свербящая злость на самого себя. Так проворонить! Такого идиота сыграть! И бесконечная тоска за все то, что уже пропало, чего уже никак не поправишь.
На какой-то станции один из дежурных чекистов приносит обед, вопреки ожиданиям, вполне съедобный обед. Я вспоминаю, что у меня в рюкзаке фляга с литром чистого спирта. Эх, сейчас выпить бы!
Говорю об этом дежурному чекисту. Дайте, дескать, выпить последний раз.
- Бросьте вы Лазаря разыгрывать. Выпьете еще на своем веку… Сейчас я спрошу.
Вышел в соседнее купе.
- Товарищ Добротин, арестованный просит разрешения… - т.д.
Из соседнего купе высовывается круглая заспанная физиономия Добротина. Добротин смотрит на меня испытующе.
- А вы в пьяном виде скандалить не будете?
- Пьяного вида у меня вообще не бывает. Выпью и постараюсь заснуть.
- Ну, ладно.
Дежурный чекист приволок мой рюкзак, достал флягу и кружку.
- Как вам развести? Напополам? А то хватили бы кружки две - заснете.
Я выпил две кружки. Один из чекистов принес мне сложенное одеяло и положил на скамью под голову.
- Постарайтесь заснуть. Чего зря мучиться. Нет, наручников снять не можем. Не имеем права. А вы вот так с руками устройтесь. Будет удобнее.
Идиллия…
Вернулся Чекалин. В руках у него три огромных печеных репы и тарелка с кислой капустой.
- Хлеба нет. - сказал он и опять как-то покорежился. - Но и репа не плохо.
- Совсем не плохо, - ляпнул я. - Наши товарищи, пролетарии всего мира и репы сейчас не имеют. - и сейчас же почувствовал, как это вышло безвкусно и неуместно.
Чекалин даже остановился со обоими репами в руках.
- Простите, товарищ Чекалин, - сказал я искренно. - Так ляпнул. Для красного словца и от хорошей нашей жизни.
Чекалин как-то вздохнул, положил на стол репы, налил коньяку, мне в стакан, себе в плошку.
- Ну, что ж, товарищ Солоневич, выпьем за грядущее, за бескровные революции. Каждому, так сказать, свое. Я буду пить за революцию, а вы за бескровную.
- А такие бывают?
- Будем надеяться, что мировая - она будет бескровной, - иронически усмехнулся Чекалин.
- А за грядущую русскую революцию вы пить не хотите?
- Ох, товарищ Солоневич, - серьезно сказал Чекалин. - Не накликайте. Ох, не накликайте. Будете потом и по сталинским временам плакать. Ну, я вижу, что вы ни за какую революцию пить не хотите, то есть за мировую. А я за грядущую русскую тоже не хочу. А коньяк, как говорится, стынет. Давайте так, за «вообще».
Чокнулись и выпили за «вообще». Коньяк был великолепен, старых подвалов Армении. Зачерпнули деревянными ложками икры. Комок икры свалился с ложи Чекалина на стол. Чекалин стал машинально подбирать отдельные крупинки.
- Третья революция, третья революция. Что тут скрывать? Скрывать тут нечего. Мы, конечно, знаем, что три четверти населения ждут падения советской власти. Глупо это. Не только потому глупо, что у нас хватит сил и гибкости, чтобы этой революции не допустить. А потому, что сейчас при Сталине - есть будущее. Сейчас контрреволюция - это фашизм, диктатура иностранного капитала, превращение страны в колонию. Вот вроде Индии. И как этого люди не понимают? От нашего отсталого крестьянства, конечно, требовать понимания нельзя. Но интеллигенция? Будете потом бегать в какой-нибудь подпольный профсоюз и просить там помощи против какого-нибудь американского буржуя. Сейчас жить плохо. А тогда жить будет скучно. Тогда ничего не будет впереди. А теперь еще два-три года, ну пять лет - и вы увидите, какой у нас будет расцвет.
- Не случалось ли вам читать «Правды» или «Известий» так в году двадцать восьмом, двадцать седьмом?
Чекалин удивленно пожал плечами.
- Ну, конечно, читал. А что?
- Да так, особенного ничего. Один мой приятель - большой остряк. В прошлом году весной обсуждался, кажется, какой-то заем… второй пятилетки. Вылез на трибуну и прочел передовую статью из Правды начала первой пятилетки… О том, как будут жить в конце первой пятилетки.
Чекалин смотрел на меня непонимающим взором.
- Ну и что?
- Да так, особенного ничего. Посадили. Сейчас, кажется, в Вишерском концлагере сидит: не вспоминай.
Чекалин насупился.
- Это все - мещанский подход. Обывательская точка зрения. Боязнь усилий и жертв. Мы честно говорим, что жертвы неизбежны. Но мы знаем, во имя чего мы требуем жертв и сами их приносим… - я вспомнил вудвортовский афоризм о самом гениальном изобретении в мировой истории - об осле, перед мордой которого привязан клочок сена. И топает бедный осел и приносит жертвы, а клочок сена, как был - вот-вот достать, так и остается. Чекалин снова наполнил наши «бокалы, и лицо его снова стало суровым и замкнутым.
- Мы идем вперед. Мы ошибаемся, мы спотыкаемся, но мы идем во имя самой великой цели, которая только ставилась перед человечеством. А вот вы вместо того, чтобы помочь, сидите себе тихонько и зубоскалите, саботируете, ставите палки в колеса.
- Ну, знаете ли, все-таки трудно сказать, чтобы я очень уж комфортабельно сидел.
- Да я не о вас говорю, не о вас персонально. Я говорю об интеллигенции вообще. Конечно, без нее не обойтись, а - сволочь. На народные, на трудовые деньги росла и училась. Звала народ к лучшему будущему, к борьбе со всякой мерзостью, со всякой эксплуатацией, со всяким суеверием. Звала к человеческой жизни на земле. А когда дело дошло до строительства этой жизни, струсила, хвостом накрылась, побежала ко всяким Колчакам и Детердингам. Мутила, где только могла. Оставила нас состародубцевыми, с неграмотным мужиком. А теперь вот: ах, что делают эти стародубцевы! Стародубцевы губят тысячи и сотни тысяч, а вот вы, интеллигент, подсовываете мне ваши дурацкие гомеопатические списки и думаете, ах, какая я в сущности честная женщина. Меньше, чем за миллион, я не отдаюсь. Грязного белья своей страны я стирать не буду. Вам нужен миллион, чтобы и белья не стирать, и чтобы ваши ручки остались нежными и чистыми. Вам нужна этакая, черт вас дери, чистоплюйская гордость. Не вы, дескать, чистили сортиры старых гнойников. Вы, конечно, вы говорили, что купец - это сволочь, что царь - дурак, что генералы - старое рванье. Зачем вы это говорили? Я вас спрашиваю, - голос Чекалина стал снова скрипуч и резок. - Я вас спрашиваю, зачем вы это говорили? Что, вы думали, купец отдаст вам свои капиталы, царь - свою власть, генералы - свои ордена так за здорово живешь, без драки, без боя, без выбитых зубов с обеих сторон? Что по дороге к этой человеческой жизни, к которой вы, вы звали массы, никакая сволочь вам в горло не вцепится?
