Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны

Я сказал, что лишь теперь понял глубинный смысл его социализма. Это преддверие отделения расы господ от расы скотов. Нынешние массы — предварительная форма той самой породы людей, которую Гитлер назвал выродившейся.

Гитлер кивнул. "Политика сегодня — это форма проявления судьбы. Верите ли вы, что процесс отбора можно ускорить с помощью политических средств?"

Я ответил, что вывести Сверхчеловека путем селекции едва ли удастся. Но что такое селекция? Ничто иное как отбор. Тем же самым мы занимаемся в сельском хозяйстве. Если мы имеем нужную породу, то мы бережем ее от вырождения, укрепляем путем планомерного отбора, ускоряем естественный ход событий или, говоря научным языком, находим и размножаем гомозиготные плюс-варианты. Вот что такое селекция, и я думаю, что определенное политическое устройство все же способно обеспечить условия для применения селекционных технологий к людям.

"Вот именно! — оживленно подтвердил Гитлер. — Как вы правы! Сегодня политика слепа без биологических обоснований и биологических целей. Только национал-социализм видит необходимые задачи во всей их полноте. Моя политика — это не национальная политика в общепринятом смысле этого слова. Ее масштабы и ее цели есть прямое следствие всестороннего понимания сущности жизни".

"Но вы можете лишь помочь природе, лишь сократить ее путь, если она сама дарует вам экземпляры новой породы. До сих пор селекционеры почти всегда только лишь развивали дарованную природой мутацию — это и называют созданием породы".

"Новый человек живет среди нас. Он здесь! — торжествующе воскликнул Гитлер. — Вам этого достаточно? Я открою вам тайну. Я видел нового человека, бесстрашного и жестокого. Я трепетал перед ним".

Мне неожиданно вспомнился немецкий поэт Стефан Георге. Неужели Гитлер тоже видел "Максимина"? Я ощутил к нему нечто вроде любовного трепета.

Тайное учение

"Я хотел бы открыть вам одну тайну. Я основываю орден".

Эта мысль не была для меня новостью. Очевидно, она восходила еще к Розенбергу. По крайней мере, Розенберг первым сказал мне об этом. В залах старого замка Мариенбург, принадлежавшего Тевтонскому рыцарскому ордену, он сделал доклад перед небольшой группой посвященных. Очевидно, историческая память об ордене и его влиянии в Пруссии была истинной причиной того, что национал-социализм тяготел к превращению в подобный орден. Могучие рыцари, мудрые правители — все они имели духовный сан и учение со своими "таинствами", знания, скрытые от непосвященных и иерархию; особый способ руководства… Все это, вероятно, должно было служить ценным примером и сегодня.

После доклада мы сидели в винном погребке средневековой городской ратуши. Розенберг продолжал развивать свои тезисы. После того как мы достигли своей цели, придя к власти легальным, парламентским путем, о парламентском происхождении партии следует забыть. У партии теперь другое назначение, и ею следует руководить в ином смысле. И пусть Гитлер хочет, чтобы все осталось по-старому. Форма и содержание партии изменится лишь тогда, когда вырастет ее новое поколение. Кроме того, Розенберг высказал мнение, будто сохранение массового характера партии представляет большую угрозу для ее дальнейшего развития. Для массы рядовых членов партии и административных работников можно сохранить видимость, что все осталось по-прежнему. Но уже сегодня во всех парторганизациях будет образовываться узкий круг действительно посвященных. Эту тенденцию следует планомерно развивать. Прежнее политическое мировоззрение национал-социализма может все еще сохранять свое значение для масс. Но для посвященных следует создать особый круг внутри партии. Таким образом мы не просто придадим нашей партии отчетливую форму, но и превратимся в нечто наподобие ордена,где будут степени посвященности, ответственности к сотрудничеству. Розенберг сказал, что не собирается создавать особую партию внутри партии. Сейчас важно другое: отобрать, наконец, людей соответственно их сознательности и преданности, чтобы взяться за действительно крупные задачи, выходящие за рамки актуальной политики. В заключение он отметил, что во внешней политике или в экономике нам, возможно, придется перенести тяжелые удары — но круг знающих должен сохраниться несмотря ни на что. подобно тайным священнослужителям, которые без помощи наружной организации сохраняют великие культурные идеи национал-социализма до наступления более благоприятных времен.

Кох возразил на это, что никаких тяжелых ударов опасаться пока не следует. Но все же делать что-то нужно: это ясно любому. Гитлер дал свое согласие на распространение орденской идеологии — по крайней мере, в воспитании партийной смены. И он тоже придерживается того мнения, что следует как можно скорее прекратить вести себя так, будто мы — обычная политическая партия, оставшаяся от Веймарской республики.

Я упомянул эту беседу в разговоре с Гитлером. Это не произвело никакого заметного впечатления. Гитлер знал, насколько сильно самые влиятельные командиры штурмовиков и гауляйтеры сопротивляться всему, что кажется им "фантазиями" или "литературщиной". Очевидно, сам он думал об ордене гораздо более серьезно. Но он был осторожен, и пока что начал вводить орденские порядки только в "юнкерских школах", прикрываясь именем Лея. В этих школах должно было не только формироваться новое поколение. Уже одно их название намекало на то, что здесь взращивается новое дворянство, которое должно быть чем-то вроде союза заговорщиков.

Гитлер очень хорошо знал все слабости своих гауляйтеров и высших чинов СА и СС. Однажды, когда я пожаловался на непонятливость некоторых партийных руководителей в Данциге, он сказал, что не имел возможности выбирать себе людей, а вынужден был взять тех, кто добровольно пошел за ним. Многие более грамотные люди вполне могли бы присоединиться к Гитлеру раньше, когда партийная борьба еще не требовала личных жертв от каждого члена партии — все зависело от их желания. А теперь он не может выставить за дверь людей, которые служили ему верой и правдой. Он вынужден использовать их такими, как они есть. Конечно, тащить всех этих людей за собой — тяжелая работа, но он делает это ради единства партии. Ведь более верных соратников ему не найти — и более грамотных тоже. Грамотность и верность редко уживаются вместе. Гитлер понимал, что этим людям невозможно внушить идей высшего порядка. Они были политическими рубаками, выросшими в изматывающей повседневной борьбе. Их понятия не выходили за пределы раз и навсегда затверженного "мировоззрения" национал-социализма. Большинство их принципов улетучилось за годы борьбы. В их головах оставалось лишь несколько практических правил. Но они научились поддерживать дисциплину в массах и держать власть в своих руках. Это поколение должно было полностью завершить свою миссию, прежде чем партия перерастет в чуждую для них структуру мирского священнослужительства. Для них не существует тех глубоких мыслей, которые все больше и больше занимали Гитлера: о новой религии человечества, о сотворении всего человечества заново.