Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера - Юрий Ильич Гурфинкель
– Как так не брали? – возмущенно вспылил мой сосед. – Чего ты гонишь?
– Да так. Не брали, и всё. Валите, говорят, ребята. Вы нам здесь не нужны. Ну, раз не нужны, поедем туда, где нужны. Там и остались.
– Ну, хоть выучились?
– Да, нормально. Один – врач. Другой айтишник. Программы разные пишет.
– Ну, а ты что, решил все-таки возвратиться? Ну, правильно, погулял и хватит. Дома-то всё лучше, чем в этом пекле.
– Да нет. Я ненадолго. На три дня. Друг женится.
– Ё-ка-лэ-мэ-нэ! Ни хера себе! Друга не видел двадцать лет. Друг женится, а он – на три дня едет. Твою мать!
– Женится третий раз, – вставил сосед с хумусом.
– Дак тем более. За возвращение положено выпить. Друзья – это ж святое!
И наша стихийно образовавшаяся в небесах классическая троица немедленно отметила возвращение человека с кошерной обувной коробкой и хумусом на историческую родину.
Самолет поднялся еще выше, и все, что было внизу, стало меркнуть в серой мгле, отдаляться. После очередного захода «на троих» сосед спрятал ополовиненную бутылку в пакет, а у меня под животворящим действием виски с томатным соком неожиданно все сложилось в один пазл. Необычное, на первый взгляд, сцепление разных событий, разнесенных во времени и как будто никак между собой не связанных, выстроилось в стройную картину. Я вспомнил о холсте, ради которого поехал этим утром в Лувр.
А затем сначала на уровне подсознания, а потом уже и сознания я вдруг почувствовал, что загадочная история с девушкой-монахиней странным образом сблизилась с другой, виновником которой был Бернар.
Мне действительно показалось в тот момент, что я уловил какой-то нерв произошедшего. Какая-то схожая кротость в восприятии злодейства судьбы.
Конечно, нелепо печалиться о монахине, умершей неизвестно при каких обстоятельствах, когда палец приставлен к спусковому крючку и на карту поставлена судьба всех и каждого, думал я. Уж если у нашего любимого Бонале сдали нервы и он непонятно с какого перепугу задавил курочку фазана, кто поручится, что они окажутся крепче у офицера, сидящего в бункере один на один с ядерной кнопкой. Кто знает, что у него творится в башке. Вот уж чудо из чудес, что до сих пор не шарахнуло. Кто может сказать, что происходило в голове пилота, направившего пассажирский «Боинг» с тремястами пассажирами на борту прямиком на горную вершину?
То ли виски с томатом так подействовали, но я отчетливо представил «Боинг», о котором писали, стремительно летящий навстречу смерти и уже приближающийся к скале. Я отчетливо, почти с голографической ясностью представлял то, что могли видеть пассажиры этой обреченной на смерть машины: разрастающуюся в окошке иллюминатора гору, командира воздушного судна, с топором в руке отчаянно пытающегося проломить дверь в кабину, где заперся самоубийца. Рубил, но так и не успел туда проникнуть…
Мы летели в разведенном молоке, и вдруг показалось солнце. Сначала жаркой полосой заиграло на плоскости крыла, на откинутых столиках, куда стюардессы только-только начали ставить подносы с ужином. А потом все пространство под нами озарилось и заполнилось вечерним светом.
Внизу, по пуховому покрову облаков скользила тень нашего «Римского-Корсакова», исполняющего однообразную рокочущую мелодию. Где-то внизу на припорошенных снегом просторах шла своим чередом суетливая жизнь человеческого муравейника, ползли по дорогам мелкие букашки автомобилей, красавец фазан хлопотал в бурьяне возле своей спутницы, пытаясь понять, что же все-таки произошло. Такое было ощущение, что мы навсегда покидаем Землю и устремляемся в некий новый безгрешный мир, где все будет организовано иначе, намного лучше, чем на Земле.
Позже, пробираясь вдоль рядов кресел к туалету, я неожиданно увидел ту самую девушку, которая стояла у подъезда Гранд Отеля и зажженной сигаретой чертила огненное сердце. Та же прическа а-ля Жанна д'Арк.
– Каникулы закончились? Домой? – спросил я негромко, поравнявшись с ней.
Она улыбнулась.
Пройдя несколько рядов и почувствовав ее взгляд, обернулся – увидел, что она смотрит мне вслед с некоторым недоумением.
В тесной кабинке, натыкаясь локтями на стенки, с трудом снял пиджак, оценил свой помятый вид, но, когда понадобилось спустить воду, видно, по ошибке нажал не на ту кнопку, и на меня выехал пеленальный столик для младенцев.
За шторкой рядом с туалетом ужинали и негромко переговаривались стюардессы. Свет в салоне самолета был убавлен до минимума. Пока я ходил, мой сосед уснул. Пришлось его будить, чтобы пробраться к своему креслу. Его рыжина и мощный торс напомнили мне о быках породы лимузин, которых только вчера видел в поле, мокнущих под дождем. Пропустив меня, сосед немедленно заснул и во сне издал дикий аккорд храпа, как будто кто-то нажал басы на аккордеоне, исполняя фугу Баха. Спасли восковые шарики в ушах, и я порадовался, что не забыл их в гостинице.
Поезд снова мчал меня через французские поля и луга, с этими видениями я заснул, а проснулся внезапно от громких хлопков у самого уха. Колеса упруго отпрыгнули от посадочной полосы и вновь к ней прильнули, чтобы уже не расставаться с привычной твердью. А потом, как в театре, жаркие аплодисменты прошли волной от галерки – хвоста самолета – к бизнес-классу, где хорошим господам подают холодное шампанское.
– А ты чего не хлопаешь? – громче других старался мой спаситель. – Давай, блин, просыпайся!
«Римский-Корсаков» был охвачен ликованием. «Полет шмеля» успешно завершился. Подмигивая нам, хлопал в ладоши обладатель кошерной коробки с хумусом, как будто это лично ему удалось посадить в темноте тяжелую машину на скользкую дорожку.
Москва встречала крепкой морозной погодой. Разноцветные аэропортовские огни двоились в окошках, подернутых изморозью. Стюардессы неприятными голосами призывали оставаться на местах до полной остановки. Их требованиям никто не собирался подчиняться. Публика хлопотливо собиралась, доставала сумки, пакеты из багажных отсеков, выстраивалась в проходе. Сосед неожиданно легко подхватился, напоследок мотнул головой и, расталкивая стоявших, двинул к выходу. Уже в аэропортовском коридоре на мгновение мелькнули его скрепленный резинкой, как у молодого петушка, рыжеватый хвостик и чернильная ящерица на шее. Набычившись, он мощно и сосредоточенно шел подобно ледоколу, раздвигая идущих впереди своим напором.
Подробности гибели Бернара открылись спустя два года, когда в конце лета мы вновь все съехались в небольшой городок под Бордо отметить то ли юбилей, то ли выход на пенсию его вдовы Мари-Клод. Оказывается, за день до смерти он внезапно вышел на людное шоссе прямо перед носом тяжелого грузовика. Седрик, его младший сын, который в этот момент был с ним рядом, успел схватить его за полу пиджака и оттащить от дороги. По помертвевшим серо-голубым
