Дмитрий Володихин - Царь Федор Иванович

С октября по май навигация между Соловецким архипелагом и Большой землей до крайности затруднена, практически невозможна. 21-е «лето» «по преставлении» Филиппа начинается с декабря 1589 года. 7-е «лето» царствования Федора Ивановича отсчитывается с 1 июня 1590 года (Федор Иванович был венчан на царство 31 мая 1584 года). Следовательно, соловецкие иноки отправились в путь не ранее мая 1590 года, добрались до Москвы и получили аудиенцию у государя (скорее всего, в июне), взяли у него грамоту с официальным позволением перевезти мощи, съездили в Тверь и к началу августа успели вернуться на Соловки. Таким образом, хронология переноса мощей святого Филиппа из Твери на Соловки, начиная с отправки игумена Иакова с монахами в путешествие к Москве и кончая захоронением мощей, укладывается в промежуток с мая (или, может быть, начала июня) по 8 августа 1590 года.

Не случайно Федор Иванович оказал милость Соловецкому монастырю сразу после возвращения из нарвского похода.

С одной стороны, выезд государя с войсками в поход имел вид священной войны, дела веры. Москву Федор Иванович покидал, получив благословение патриарха Иова «и всего вселенского собора»{176}. В Новгороде его встретил митрополит Александр со всем собором местного духовенства и «всенародным множеством»{177}. После занятия русскими войсками Яма, Ивангорода и Копорья там была произведена чистка от «нечестивых» и «всяких еллинских богомерских гнусов», — то есть, очевидно, закрытие неправославных молельных домов и храмов, уничтожение любых изображений древнегреческих и древнеримских «божеств». Православные же храмы вновь открылись. Когда царь шел через Новгород к Москве, его встречали крестным ходом с чудотворными иконами и молитвенными песнопениями. А на подходе к столице его встретил еще один крестный ход, возглавленный уже самим патриархом. Поход закончился в кремлевском Успенском соборе. Здесь Федор Иванович приложился к образу Пречистой Богородицы Владимирской и выслушал поздравительную речь Иова. Перенос мощей святого Филиппа поддержал это всеобщее приподнятое настроение, вызванное победой над иноверцами, и добавил к «делу веры», совершенному мечом, «дело веры», совершенное одним только милосердием.

С другой стороны, соловецкие монахи знали, когда просить монарха о снисхождении. Федор Иванович, надо полагать, очень радовался успеху под Нарвой, более того, он мог теперь с чистой совестью сказать себе: то, чего отец не сумел исправить, ему исправить все-таки удалось. И теперь другое дело, бросавшее тень на имя родителя, — безнаказанное, никак не отмщенное убийство Филиппа опричником, — перечеркивалось его сыном, фактически согласившимся со святостью Филиппа. Ведь удовлетворив просьбу перенести мощи Филиппа, — именно мощи, а не останки, — Федор Иванович показал тем самым свое отношение ко всей истории жизни святителя. Тот обличал царя Ивана Васильевича за душегубские дела опричнины, за склонность внимать наушникам и клеветникам всякого рода, за легкость в кровопролитии; вызвав монаршую немилость, Филипп потерял сан, подвергся позору и поруганию; затем он отправился в изгнание, где был впоследствии умерщвлен. Сын же способствовал тому, что в Филиппе начали видеть миротворца, невинного праведника, стоявшего в истине и пострадавшего за нее, наподобие святого Иоанна Златоуста. Современникам следовало воспринимать деяние Федора Ивановича как «исправление ума». Иными словами, акт покаяния, совершаемого сыном за отца.

Наконец, государя укрепляли в его решении опытные советники и воеводы. Надвигались тяжелые боевые действия в Карелии, Приладожье, на Кольском полуострове, борьба за возвращение Корелы. Соловецкий монастырь волей-неволей становился главным оплотом русской силы на Беломорье. Обитель принимала роль штаба, откуда осуществлялось тактическое руководство малыми острожками, стрелецкими и казачьими отрядами, а также прочими силами обороны на пространствах целого региона. Монастырь мог и сам подвергнуться нападению шведов. Тамошних иноков следовало воодушевить, ободрить. Что ж, государь, совершая большое дело благочестия, наверное, рад был добавить к нему малое административное дело: «Вот хорошо всё складывается — одно к одному! Большой исповедник и миролюбец отныне прославится, батюшкиной душе сделается легче, да и тебе вот, Борис Федорович, угожу, дух тамошним жителям подкрепив. Милостив Господь, что дает мне оказать подобную милость». Такой дар был по душе царю, любившему монахов и мечтавшему о монашеской доле для себя самого…

Война же со шведами далеко не кончилась нарвским походом. Но именно тогда русская армия добилась наиболее серьезных успехов. В дальнейших боевых действиях Федор Иванович не принимал участия лично. От его имени из Москвы отправляли воевод, и те на протяжении нескольких лет бились со шведами. Для истории государства Российского эта война весьма важна, однако к истории судьбы российского государя она — помимо первого эпизода — имеет отдаленное отношение. Поэтому ход ее излагается кратко.

Несколько лет вооруженного противоборства представляют собой затянувшийся реквием по какой-либо наступательной стратегии на шведско-русском рубеже. Обеим державам явно не хватало сил для ведения масштабных боевых действий. В самом начале войны Россия собрала большую армию, ударила и, что называется, «сорвала банк». Позднее, действуя меньшими силами, обе стороны не сумели добиться ничего, лишь постепенно изматывая друг друга. Победителем должен был выйти из войны тот, кому хватило бы ресурсов и решимости продолжать подобную изматывающую войну дольше неприятеля. Если бы Речь Посполитая оказала Швеции помощь, — хотя бы не военную, а дипломатическую[104], — то Московскому государству пришлось бы гораздо труднее. Но в 1590-х годах русской дипломатии удалось добиться устойчивых мирных отношений с поляками. Это был серьезный успех, которым страна обязана Борису Федоровичу Годунову и руководству Посольского приказа. С.М. Соловьев писал о нерасторжимой связи между отношениями России со Швецией и отношениями ее с Речью Посполитой. Военный успех под Нарвой сильно облегчил работу русским послам: «Несмотря на все нежелание Литвы заступаться за Швецию и нарушать перемирие с Москвой, нельзя было надеяться, что Сигизмунд польский останется долго спокойным зрителем успехов Москвы в войне с отцом его[105]; Швеция одна не казалась опасной; от нее нетрудно было получить желаемое, да и немногого от нее требовалось; чего наиболее должны были желать в Москве — удачного похода, этого достигли; и Швеции, и Польше, а главное, Литве было показано, что Москва теперь не старая и не боится поднять оружие против победителей Грозного, и царь, которого называли не способным, водит сам полки свои; до сих пор приверженцы Феодора в Польше и Литве могли указывать только на успехи его внутреннего управления, теперь могли указывать и на успех воинский, а усилить приверженцев государя московского в Литве было важнее всего при том смутном состоянии, в котором находились владения Сигизмунда III»{178}.