Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев
Лицо отца Порфирия озарила улыбка.
— Покупателем дома оказался бывший мальчик — слуга вашего деда. Если ты помнишь что-то из детства, то должен восстановить в памяти мальчика в казачьем костюме, который докладывал о приезде гостей, выполнял поручения деда, разносил угощения.
— Да, да, припоминаю, — торопливо ответил Травин.
— Этого мальчишку дед с собой забрал, когда, лишив наследства своих сыновей, уехал из Галича, — продолжил Успенский. — Не могу сказать, где они жили, но достоверно мне известно, что Петр Леонтьевич, умирая, оставил мальчишке немалые деньги. На них Матвей Тимофеевич Петров купил в Костроме дом, завел лавку.
Он вдруг прищурился и внимательно посмотрел на Травина:
— Ну-ка вспомни Алеша, день нашей первой встречи. Мы тогда возле домика стояли — ты, я и твой друг Платон. Вспоминаешь?
— Вспоминаю, — морща лоб, недоверчиво выдавил из себя Алексей.
— Ничего ты не помнишь!
— Помню!
— Тогда говори, кто еще был с нами?
— Кто был?
— А говоришь, все помнишь.
— Помню!
— Ну!
— Пожилой мужчина подходил. Он еще меня попрекал, что рисую какой-то домик, не представляющий исторической ценности.
— Молодец! — крякнул Порфирий. Его лицо вновь озарилось улыбкой. — Мы над ним еще посмеивались, что ходит вокруг дома, заглядывает на него, словно хочет внутрь проникнуть. Кто тогда мог знать, что мужчина уже тогда, вызнав у нас, чей это дом, вознамерился выкупить его.
— Выходит, дед мой ему про богатство рассказал, — обреченно покачал головой Травин.
— Ошибаешься.
— Тогда…
— Какой же ты нетерпеливый, Алеша, — Порфирий насупил густые белые брови. — Матвей Петров из нашего разговора узнал все о доме, его хозяевах и поторопился выкупить его вовсе не из-за богатства. Дом напоминал ему о детских годах. Вот и перевез он строение на окраину Костромы. Сейчас там его сын с женой и внуки его живут. А что до клада золотого, — Порфирий, махнув рукой, остановил Травина, попытавшегося опять вставить вопрос, — его в доме и в помине не было.
— Тогда как же рассказы моего отца о богатстве? Мечты матери учителя гимназии Козлова? Они сами не могли выдумать историю о золотых кирпичах. Допустим, им рассказали наши деды. А они откуда взяли? Им кто-то тоже поведал. И этот кто-то, по моему разумению, общий прадед наш Леонтий Иванович. Зачем он так поступил?
— Успокойся Алеша, — задумчиво проговорил Порфирий. — Не торопись обвинять своего прадеда. С золотом рюриковичей он поступил по совести. Тебе известно, чье оно, откуда пришло. Знаешь, что оно предназначалось на благие цели. Так было предком твоим именитым завещано. В Кирилло-Белозерском монастыре в середине прошлого века приключилась большая беда — раскололся большой колокол. Начали спешно собирать средства. Узнал о несчастии твой прадед Леонтий Иванович и в память о своем знаменитом предке Семене Ивановиче Травине, младшем сыне Салтак-Травина игумене Серапионе, передал все сбережения на отливку нового колокола.
Что же до слухов о кладе, то дед твой, когда лишил своих сыновей наследства, умышленно рассказал о якобы спрятанном в кирпичах золоте. Он хотел больнее наказать их за непослушание. Оба сына вопреки воле отца взяли в жены крепостных крестьянок. По его мнению, безродные девицы портили кровь рюриковичей. Вот такой у тебя принципиальный дед был!
Оно понятно — с богатством расставаться всегда не легко, — вздохнул Успенский и, потрепав Травина по плечу, направился к своему креслу. — Тоже, гляжу, переживаешь, — заметил он, усаживаясь за стол. — И не пытайся оправдываться. Мне твоих оправданий не надо. Жадность — она свойственна роду человеческому. Я вон бумагу экономлю — стараюсь мельче писать, чтобы больше на лист входило, хотя этой бумагой меня никто не ограничивает. Что улыбаешься? Неправду говорю? Нет, самую что ни есть правду. И ты это хорошо понимаешь, потому как не притворяешься, не пытаешься на лице безразличие изобразить. Вот за что я тебя люблю, Алексей Иванович. За твою откровенность. За прямоту. Хотя она тебе всю жизнь, как посмотрю, боком выходит. Другой бы на твоем месте с твоим дарованием давно в академики, а потом и в профессоры живописи выбился, а ты все свободный художник.
— Несобранный я какой-то, неваровый, — пробурчал Травин, взлохмачивая волосы на голове рукой.
— Я ведь тоже был обойден вниманием начальства и остался вдали от любимого дела — воскрешения арабского православного народа, но удрученный под тяжестью креста, не относил и не отношу отстранение мое от дел по своей, как ты выразился, неваровости, — задумчиво произнес Успенский. — Я соглядатай Востока, исполняю свой долг усердного служения науке, этой небесной царице души моей. И этим довольствуюсь.
Ты — художник. Деяния твои уже возымели похвалу многих и многих ценителей искусства и особо отмечены нашей церковной братией, каждый раз восторгавшейся иконами, плафонами, писанными тобой в храмах больших и малых. Я верю, когда последует разрешение на реставрацию образов и картин в Казанском соборе, ты снова отличишься своим умением, как отличился при очистке икон византийских из моей коллекции, за что я тебе премного благодарен.
* * *
…Они просидят в келье до позднего вечера. Отец Порфирий будет много говорить, убеждая Алексея не обращать внимания на мелкие каверзы, творимые чиновным людом и завистниками, а сеять добро во благо своей страны, своего народа. Словно предчувствуя расставание, после которого им уже увидеться не придется никогда, он выйдет провожать Травина и долго будет глядеть ему вслед. В феврале 1865 года Порфирий Успенский будет рукоположен во епископа Чигиринского, викария Киевской епархии, и покинет Санкт-Петербург.
* * *
В том же 1865 году профессора Академии художеств предпримут еще одну попытку остановить начавшуюся в Казанском соборе самодеятельную реставрацию образов и художественных произведений знаменитых российских художников.
В обращении к вице-президенту Академии художеств Юлию Ивановичу Стенбоку они напомнят о праве Академии принять участие в реставрации без ведома священнослужителей, потому что «некоторые из значительных образов написаны отнюдь не по заказу духовного начальства, а по прямому повелению в бозе почивших государей императоров Александра Первого и Николая Первого и на суммы кабинета».
Спустя несколько дней из Академии художеств письмо направится министру императорского двора графу Владимиру Федоровичу Адлербергу. В заключении послания будет написано о необходимости «покорнейше просить государя императора повеления остановить неправильную реставрацию образов Казанского собора, предоставив оную не только в К азанском соборе, но и в других церквях опытным художникам под наблюдением совета Академии».
Затянувшийся на долгие годы спор между Академией художеств и духовенством завершится в 1866 году. Художники получат право реконструировать
