Дочь Аушвица. Моя дорога к жизни. «Я пережила Холокост и всё равно научилась любить жизнь» - Това Фридман
Хотя я начинала со степени бакалавра психологии, моя любовь к литературе и интерес к Ричарду Райту отвлекли меня от того, что, как я теперь поняла, было моим истинным призванием. Тот день казался одновременно и знаком судьбы, и прозорливым жестом свыше. Я получила подарок, который позволил мне работать с уязвимыми, хрупкими пожилыми людьми — той самой частью населения, на которую нацелился Гитлер в начале войны, посчитав их никчемным отработанным материалом. В детстве я почти не знала никого старше пятидесяти лет. Моя новая жизнь познакомила меня с разношерстной группой людей, отягощенных широким спектром проблем.
Во время стажировки в доме престарелых я познакомилась с милой 89-летней женщиной, которая сидела, закутавшись в шляпу и пальто, рядом с упакованным чемоданом. Она ждала, когда ее заберет сын. Она ждала этого три года. Сын ее умер пять лет назад. Я посидела с ней, мы поговорили о ее жизни с сыном, и она, казалось, расслабилась. В конце концов она перестала наряжаться для поездки, которая так и не состоялась, и смирилась с тем, что он никогда не придет.
Я помню другую старушку, которая была убеждена, что ее травят, и поэтому почти ничего не ела. С одобрения персонала я приносила еду, которую мы ели вместе. То, как я доказала ей на личном примере, что ее еда не испорчена, постепенно притушило ее паранойю. Другой мой пожилой пациент постоянно балансировал на грани депрессии. Пребывание на свежем воздухе, казалось, сдерживало его внутреннюю темноту. Мы вместе гуляли по территории так часто, как только могли, и это упражнение поднимало ему настроение.
Забота, которую я оказывала, и изменения, которые я вносила в жизни людей, стали для меня откровением, более того, принесли невыразимое облегчение мне самой. Я чувствовала себя гораздо менее бесполезной.
Благодаря моральной и практической поддержке Майера в течение трех лет — одновременно набирая тексты научных статей и занимаясь домашними делами, — я получила степень магистра в области социальной работы, геронтологии и психологического консультирования.
Через неделю после окончания университета я начала работать над программой ухода на дому за пожилыми людьми в Еврейской семейной службе — некоммерческом агентстве, которое помогало людям независимо от их вероисповедания. Этот проект открыл мне глаза. Я узнала от своих клиентов больше, чем можно было вообще предположить. Они избавились от бремени прошлых травм, страха перед болезнью, смертью, заброшенностью и нуждой. Часто все, что я могла сделать для них, — это сидеть и слушать, но я считаю, что просто быть рядом с человеком — это ключ к динамике процесса исцеления. Люди могут изменить свое представление о себе, как только поймут, что они по-настоящему увидены, услышаны и оценены. Я поощряла в их воспоминаниях о прошлых достижениях концентрацию на своих сильных сторонах. Выздоровление не было мгновенным, но после нескольких месяцев посещений появлялись заметные признаки улучшения. Те, кто был вялым и безразличным, стали более активными, даже начали нарядно одеваться для наших сеансов. Они подробнее рассказывали о своем прошлом и, казалось, росли как личности, черпая уверенность и удовольствие в достижениях, произошедших ранее в их жизни.
Одним из моих самых незабываемых клиентов был 92-летний дедушка, бывший адвокат. Безукоризненно одетый, высокий, хотя и немного сутулый, он жил один и все больше нуждался в помощи, при этом мечтая сохранить свою независимость. За чашкой чая адвокат поделился со мной своей биографией. Он эмигрировал в Америку в полном одиночестве после Второй мировой войны. В своей юридической конторе в Венгрии он нашел фотоальбом, полный довоенных фотографий своей жены и детей. Все они погибли во время Холокоста.
— Вы когда-нибудь слышали об Освенциме? — спросил он, показывая большую татуировку на предплечье.
Я молча закатала левый рукав.
— Теперь вы — моя семья, — заплакал он.
Он схватил меня за руку, как будто нашел потерянное сокровище, и мы заплакали вместе.
Я не часто делюсь своим прошлым со своими клиентами, лишь иногда, когда чувствую, что это уместно. В течение следующего года я навещала адвоката на дому, где мы обсуждали не только его горе, но и его силу. Он скончался в доме престарелых. В своем завещании он оставил мне красивый резной фамильный письменный стол, который привез из Венгрии. К нему прилагалась записка: «От моей семьи и для моей семьи. Храни его всегда и помни обо мне».
Письменный стол и сейчас стоит в моем доме в Хайленд-Парке. Именно за ним я сидела, работая над этой книгой. Письменный стол останется в моей семье как напоминание о потерянных поколениях.
Несколько лет спустя, во время осеннего визита в Израиль, я отправилась навестить другого человека, который жил один на один со своими воспоминаниями: моего отца. Он потерял свою вторую жену, Соню, за три года до того и был очень одинок. Я пропустила свой обратный рейс в США и, к счастью, смогла провести с ним дополнительные 24 часа. Мы вместе сходили в банк, а затем на кладбище, где он показал мне свой участок. Поскольку больше ничего не планировалось, мы провели остаток времени, просто разговаривая и предаваясь воспоминаниям.
В какой-то момент он подошел к книжной полке и потянулся за тяжелым томом в кожаном переплете. Корешок книги был толщиной почти 8 сантиметров. В свои 72 года он все еще был полон сил, и его пальцы без труда вытащили книгу Изкор, хотя она весила почти 5 килограмм. Низкое вечернее солнце светило в окно маленькой квартиры в Тель-Авиве. Пылинки искрились в лучах света, освещая его любимое кресло. Снаружи, как всегда, гудел транспорт. Папа положил книгу на подлокотник и тяжело опустился в кресло.
Я села напротив него и улыбнулась. Элегантный мужчина в свитере с V-образным вырезом и синей рубашке, он так и не переоделся с тех пор, как несколько часов назад мы посетили менеджера банка.
— Это моя единственная дочь, — сказал он банкиру. — Пожалуйста, если что-то случится, позаботьтесь о ней.
Я знала, почему папа был встревожен. Ему оставалось шесть месяцев до своего семьдесят третьего дня рождения. Когда ему было десять лет, один цыган предсказал, что отец умрет в семьдесят два года. Пророчество поддерживало его во время войны. В самые тяжелые моменты
