Маркус Вольф - Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

Геншер знал, конечно, о двойственной роли своего ведомства в деле Гийома, ведь после ареста супругов он заявил в бундестаге, что раскрыт широкий круг агентов, — только так можно было хоть сколько-нибудь правдоподобно объяснить годичное наблюдение. Единственный изъян этого красивого объяснения заключается в том, что оно выдумано от А до Я. Супружеская пара из Бонна, с которой дружили Гийомы, и западноберлинский зубной врач, с которым они познакомились во время отпуска, должны были расплачиваться за выдумку о зловещем “круге” и оказались за решеткой без всякой правовой основы, прежде чем их тайком и без огласки выпустили из тюрьмы.

После того, как Кристель сообщила нам, что за ней ведется слежка, мы приказали супругам прекратить всякую разведывательную деятельность и убрать из дома весь изобличающий их материал. Почему мы тогда не отозвали их?

Мы обстоятельно обсуждали с Гюнтером и Кристель, какие действия были бы наиболее целесообразными. С одной стороны, им не следовало подвергать себя ненужному риску, с другой — неуклюжие действия тех, кто наблюдал за ними, поддерживали в нас иллюзию, что наблюдение — часть обычной проверки. Георг Лебер, ставший тем временем министром обороны, предложил жене своего незабытого помощника на выборах должность в приемной министерства. Кристель подала туда документы, и это объясняло в наших глазах, почему она, как и другие соискатели такого места, подвергалась наблюдению и почему наблюдатели не особенно утруждали себя, ведя слежку.

Тем не менее история эта оставила у нас неприятное чувство, и мы предложили супругам подготовиться к возвращению в ГДР, как только они сочтут себя в опасности. Но оба они не видели причин для такого шага. Так и возник компромисс, который состоял в том, что мы решили заморозить их разведывательную деятельность до лучших времен и относиться внимательнее к слежке со стороны западногерманских ведомств. Для установления связи мы согласовали несколько надежных вариантов, которые следовало использовать только в случае крайней необходимости.

Когда развитие событий дошло до момента, о котором я только что рассказал, я информировал министра Мильке. Обычно я принимал решения самостоятельно, но, если деятельность моей службы затрагивала намерения политического руководства, я посвящал в события министра. Ввиду политической значимости дела Гийома мне казалось целесообразным поступить именно так. Мильке согласился с моей оценкой и одобрил мои действия. Мне представляется маловероятным, что он тогда проинформировал о происходившем Хонеккера или кого-либо еще.

Затем до февраля 1974 года не происходило ничего, что обращало бы на себя внимание. Поэтому Кристель и Гюнтеру Гийом предложили возобновить свою деятельность. Я из осторожности отверг это предложение, по крайней мере до осени.

В апреле Гюнтер Гийом был в отпуске в Южной Франции, и там ему бросилось в глаза, что его преследуют моторизованные стаи немецких и французских наблюдателей. Когда он через Париж и Бельгию ночью возвращался домой, эскорт внезапно исчез. Потеряли ли его из виду? Прекратилось ли наблюдение? Почему он не использовал возможность бегства, пока она еще была? Вопреки нашей договоренности о его поведении в таком случае, Гийом решил продолжить путь в Бонн, чтобы не оставлять в неизвестности жену и сына. Этого нельзя было делать.

Сообщение о том, что Кристель и Гюнтер Гийом арестованы 24 апреля 1974 г., застигло меня врасплох в не меньшей степени, чем Вилли Брандта, только что вернувшегося после официального визита на Ближний Восток. Еще сильнее сбивала с толку информация о том, будто Гийом при аресте повел себя совсем не так, как подобало бы агенту. Утверждалось, что, когда полицейские позвонили в дверь, чтобы предъявить ему ордер на арест, он воскликнул: “Я гражданин ГДР и ее офицер — считайтесь с этим!”

Услышав это, я не поверил своим ушам. Поступив таким образом, Гийом признал себя виновным прежде, чем ему было предъявлено обвинение. Сделав такое заявление, он избавил боннскую контрразведку и ведомства, осуществляющие уголовное преследование, от трудностей, связанных с поисками доказательств, и освободил от необходимости устраивать мучительный спектакль, в который превратился бы процесс без обоснованных доказательств. В начале 1974 года Ведомство по охране конституции представляло генеральному федеральному прокурору информацию, которой оно располагало уже в начале 1973 года, чтобы начать процесс, но тот отказался. Несколько недель спустя его преемник Зигфрид Бубак счел, вероятно, перспективным продлить расследование и наблюдение. Так и возник эскорт, сопровождавший Гийома во Франции.

После возвращения Гийома в ГДР, семь лет спустя, я не мог не спросить его, что побудило его сделать столь роковой шаг. Он сказал, что может объяснить свою реакцию обстановкой раннего утра и всепоглощающей мыслью о своем сыне Пьере, которого он любил всей душой. Он всегда страдал из-за того, что сын не знал его настоящего, видя только то, что предназначалось для Федеративной республики. Пьер считал отца предателем дела социализма и правым социал-демократом, вроде Георга Лебера. Может быть, неосознанное желание оправдаться перед любимым сыном и толкнуло его на необдуманные слова.

Это была непростительная ошибка. Разведчику всегда приходится считаться с возможностью ареста, поэтому наших людей тщательно обучали, готовя к такому случаю. Мы внушали им, чтобы они не говорили ничего, кроме имени, адреса и даты рождения, требовали известить представительство ГДР в Бонне, а в остальном хранили непроницаемое молчание. Таким образом бремя доказательства ложилось исключительно на соответствующие органы Федеративной республики.

Уже во время первых допросов Гийома спросили, что ему известно о частной жизни Брандта. Так как он молчал, опрос сконцентрировался на чиновниках из боннской группы обеспечения безопасности, которая постоянно сопровождала канцлера в поездках. Следовательно, детали частной жизни Брандта стали известны общественности не от Гийома, а от сотрудников западных служб безопасности. Это и побудило руководителя Федерального уголовного розыска Хорста Герольда информировать министра внутренних дел Геншера, тогда как Ноллау уведомил Герберта Венера. Ноллау записал в данной связи: “Если Гийом во время судебного разбирательства выложит на стол эти пикантные детали, федеральное правительство и федеральный канцлер будут посрамлены до крайности. Но если он ничего не скажет, то ГДР, которой, конечно, Гийом также сообщил обо всем этом, получит средство унижать любой кабинет Брандта и СДПГ”.