Родион Нахапетов - Влюбленный

Сначала мне позвонил его ассистент и сообщил о запуске фильма под названием «Исповедь».

— В главной роли он видит только вас, — сообщил ассистент. — Это большая честь — сыграть самого Параджанова, не правда ли?

Сославшись на занятость, я отказался.

Позвонил Параджанов:

— Родион, прошу тебя, не отказывайся. Представь, как важна эта картина. Это моя исповедь. Если ты откажешься, фильма не будет.

Незадолго до моего отъезда в США мы случайно встретились с Параджановым в коридоре «Мосфильма». Говорили о чем‑то несущественном. По его пристальному взгляду я догадался, что он изучает меня. И вот телефонный звонок.

Мне помнились его «Тени забытых предков», «Цвет граната», но меня как актера никогда не воодушевляла стилистика фильмов Параджанова. Мне казалось, что вместо живых образов на экране передвигаются тени, очень упрощенные и одномерные. Вместе с тем я признавал его авторскую уникальность, мощную силу его киноэтнографии. Словом, у меня были смешанные чувства.

Юрий Ильенко, режиссер, а в прошлом кинооператор фильма «Тени забытых предков», много рассказывал о нем. Не о «мальчиках» Параджанова, не о музыкальности его режиссерского видения, а о… лицемерии. «Да, Параджанов может подарить тебе какую‑нибудь серебряную антикварную вещицу, — рассказывал Ильенко, — наговорить кучу комплиментов, от которых ты зардеешься, как невинная девица, но стоит тебе выйти за дверь, как вдогонку тебе раздастся его смех: “Вы видели, как он уши развесил?”»

Не забыл Юрий Ильенко и о том, как Параджанов умело «поддержал» его режиссерский дебют. На каком‑то партийном праздничном застолье Параджанов поднял тост за своего друга Юрия Ильенко и за его первый фильм.

— Гениальный фильм! — сказал он. — Огромная победа кино! Шедевр! Ну и что, что он антисоветский? Это превосходный фильм превосходного режиссера. Давайте за них двоих и выпьем!

Партийное руководство Украинской Советской Социалистической Республики, вежливо чокнувшись, тут же запросило у Госкино этот антисоветский шедевр. Так, с легкой руки Параджанова, фильм Юрия Ильенко «Родник для жаждущих» впал в немилость и был практически уничтожен. Ильенко удалось выкрасть со студии первую (и единственную!) копию и таким образом спасти свое детище.

Мой телефонный разговор с Параджановым подходил к концу.

— Ну так что? — спросил он меня уставшим голосом. — Будешь сниматься?

— Я бы с радостью, — искренне сказал я, — но… — я выдержал паузу, — но я правда очень занят.

Я услышал, как на другом конце провода Параджанов вздохнул. Я стал говорить о погоде.

— Сколько ты еще будешь занят? — перебил он меня. — Я приостановлю подготовительный период.

— Н — не знаю, — уклончиво ответил я. — Думаю, что долго.

Я чувствовал, что мой отказ задевает его самолюбие, но ничего не мог поделать. Решение было принято.

— Надолго занят… — раздумчиво повторил он мои слова.

— Да, надолго. К сожалению.

— Ну, что ж… Придется ждать.

— Нет, не надо жда…

Я не успел договорить, Параджанов повесил трубку.

— Мне кажется, я его обидел, — сказал я Наташе, испытывая неловкость, что придумал такую липовую отговорку. Что за глупость! Чем уж я так занят?

— Надо было согласиться! — сказала Наташа. — Сколько они будут тебе платить?

— Я не спрашивал.

Наверняка мало, да разве в этом дело? Как мог я уехать и оставить жену в такой трудный момент?

— Разве ты одна справишься? — обнял я ее. — Ведь чтобы продать дом, его нужно отремонтировать, привести в порядок. Собрать вещи. Потом куда‑то съезжать. Разве одной это под силу? А потом… — я улыбнулся, — ты от ревности с ума сойдешь.

— Да, ты прав, — согласилась Наташа. И добавила: — Я бы так хотела поехать с тобой, но куда Катю, Лаки?

Мы начали заниматься ремонтом дома.

Красили стены, меняли ковры, складывали в коробки вещи — готовились к отъезду (хотя не знали куда).

Наш милый песик Лаки, чувствуя грядущие перемены, ходил по дому как неприкаянный.

За два года я очень привязался к этому маленькому рыжему мудрецу. Бывало, поссоримся с Наташей, на сердце тяжело, хочется забиться в какой‑нибудь дальний, темный угол и никого не видеть. И вот в притихшем доме я слышу дробные шажки Лаки: топ — топ — топ стучат по полу его лапки — сначала в спальне, над моей головой, затем в соседней комнате, потом в детской. Я так и вижу, как он недоуменно вертит своей пушистой лисьей головкой, ищет. Не найдя меня на втором этаже, он бросается вниз по лестнице. Я знаю, он не успокоится. Я прислушиваюсь к передвижениям собачки и молча жду. Мне всегда интересно воображать ночные картины по отрывочным звукам. Но вот Лаки рядом. Подденет мокрым носиком руку, заявляя о своем приходе, и тут же, успокоенный, ложится на пол рядом с диваном. Теперь мы оба можем наконец уснуть.

Он был очень чувствителен.

В дни ремонтных работ Наташа часто плакала, говоря о потере дома, о катастрофе безденежья, о страхе переезда в Россию. Лаки был невольным свидетелем этих сцен и смотрел на плачущую Наташу с таким серьезным вниманием, что казалось, обдумывает, чем он может помочь.

И вот через несколько дней, посреди наших сборов, мы заметили, что с Лаки происходит что‑то странное: он стал ходить по кругу, волоча ноги и слабея с каждым шагом. Мы бросились к нему. Он опустился мне на руки и затих, безжизненно свесив голову. Я видел, как панически покидали остывающее тело Лаки его верные блохи.

Я впал в депрессию. Если раньше мне удавалось разложить все по полочкам, то сейчас эти «полочки» опрокинулись на меня и осыпали массой неразрешенных вопросов и непосильных дел. Я рухнул под их тяжестью. Я больше не знал, чего я хочу, чего добиваюсь и чего, собственно, стою. Зная мудрое правило жить сегодняшним днем, я жил, но как робот, ибо душа моя вся выпарилась, улетучилась. На полу громоздились десятки картонных коробок, в которые я механически складывал Наташины вещи (одежду, посуду, книги). Все мои вещи уместились в два чемодана. Я по — прежнему играл роль громоотвода, разряжая эмоциональные грозы Наташи. Но внутри меня самого все давно уже было опалено.

Известно, и на мертвомАккуратно идут часы,Продвигая вперед Время.Но у сердца не осталосьНи желаний, ни особыхПричин Напрягаться,И рассвету заниматься Незачем.Слишком тяжкое это Бремя —Отворять в пустоту Ресницы.Лишь седой одуванчикРассыпает во тьмеЛетучих своих посланцев.И к холодным камнямПрипадает одноОдуванчика нежное Семя.

Продать дом так и не удалось. Не помог ни обновленный подъезд к дому, ни его уникальная архитектура, ни почетное соседство с виллой Чарли Чаплина, в которой тот жил в начале двадцатых годов (прямо напротив нас). Америка переживала экономический спад, и спрос на дома сильно упал. Наши денежные запасы приблизились к нулю. По бумагам мы давно уже были разорены, хоть продолжали жить в дорогом доме и ездили на престижном «мерседесе». Время, когда банк выкинет нас на улицу и отберет автомобиль, уже стучалось в дверь.