Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман
Главный вопрос: «Что бы я сделал с Козеттой, если бы пришел к Тенардье, и как бы поступил с его женой, будь на то моя воля?» Однажды вдруг выяснилось, что Козетта побывала в их школе и Женя спас ее. В другой раз он случайно наскочил на кабатчицу (госпожу Тенардье) и тут же вызвал полицию, потребовав арестовать негодяйку. Он следил за перипетиями сюжета, мгновенно предсказывая, что произойдет дальше. Долгое время не утихала эта буря, и тень Козетты неотступно следовала за нами. Ни одна книга не произвела на Женю в раннем детстве такого впечатления. Я не большой поклонник Питера Пэна, мальчика, страстно не желавшего вырасти и не выросшего (у него даже молочные зубы не поменялись), но иногда я с огорчением смотрю, что получается из детей, когда они становятся взрослыми (а они ни о чем больше не мечтают – в отличие от Питера). Впрочем, не мне жаловаться. Совсем уже офранцузившись, Женя подростком прочел «Отверженные» в подлиннике, а фраза Тенардье о миллионерах, которые заказывают на ужин хлеб с сыром, стала для нас с ним семейной поговоркой. Что-то, значит, от детства остается.
Еще позже, когда близился Женин седьмой год рождения, я прочел ему «Три толстяка». По ходу дела я, как всегда, немного сокращал и упрощал. Успех был полным, но некоторые замечания могли исходить только от такого слушателя. Является канатоходец Тибул, и скоро на сковородке зашипели сосиски. «Как вкусно!» – мечтательно произнес Женя, за полчаса до того съевший вполне основательный ужин. Был у нас и соответствующий комплект из двух пластинок, и Женя жаждал до них добраться, но у нас с самого начала действовало правило: если в доме оказывались и книга, и запись, пластинку не разрешалось ставить, пока книга не прочитана до последней строчки. Женя горел нетерпением узнать тайну Тибула, но сам ни за что не читал.
Кстати, пластинки с «Тремя толстяками» оказались разочаровывающими. Бабанова – прескверная Суок, такая же монотонная, как и в «Соловье и розе»; источники ее славы мне неведомы. Пропущена часть развязки, где выясняется, что Суок – сестра наследника Тутти и где становится ясно, почему живая Суок – копия изувеченной куклы. Но Женя остался доволен и много раз слушал инсценировку. Вскоре он скрестил Суок с Козеттой и рассказал мне неплохую и вполне связную историю на эту тему.
Зато превосходными оказались пластинки с «Малышом и Карлсоном». Их Женя затер в пыль, а мы выучили наизусть. Когда Малыш демонстрирует брату с сестрой своего друга Карлсона, Женя заблаговременно задергивал на окне занавеску (проигрыватель стоял у окна) и при словах Малыша: «Смотрите!» – отдергивал ее, потому что так на пластинке делал Малыш.
Выбирая книги и пластинки, я руководствовался своим представлением о том, что Жене нужно, и тем, что ему могло бы быть интересно. Бывало, что, начав какой-нибудь рассказ, я видел, что попалось барахло (я не все успевал прочитать заранее), и мы без сожаления бросали его. Но кое-какие трудности оказывались непредвиденными. Например, Женя по-прежнему не выносил тему смерти. В своих хождениях по магазинам старой книги и всяческим дешевым заведениям я собрал полдюжины биографий великих людей: крупный шрифт, простой язык и достоверные сведения. Это мы по-английски и читали. Но беда в том, что в эпилоге гений непременно умирал. Нет чтобы остановиться на фразе: «Он и в старости продолжал изобретать (сочинять, побивать рекорды – что угодно)», – нет, жизнеописание непременно доводилось до гробовой доски. Брайль, Эдисон, Марко Поло – все кончали одним и тем же. Хотя мы ясно установили, что люди умирали от болезней, которые теперь умеют лечить, и что благодаря прививкам этими болезнями никто теперь даже не болеет, а то, что осталось, неопасно, все равно Женя не хотел знать, что произошло в последней главе, ибо теория теорией, а смерть смертью.
Книга о Брайле была самой интересной, тем более что не только Женя, но и я ничего о нем не знал. Однако Женя читал из-под палки: «Опять этого проклятого, мерзостного Брайля!» Про Миньку (Зощенко) интересно, а про Брайля – нет, хотя о Миньке все было известно заранее. Потихоньку мы одолели Брайля (миновав заключительные страницы!) и добрались до Эдисона.
– Эдисон умер?
– Умер.
– Отчего?
– От кровоизлияния в мозг, – изобретаю я, так как от старости умирать не позволено.
– А не от туберкулеза? (от туберкулеза умер Брайль). Туберкулез очень беспокоил Женю. Узнав, что Брайль работал как одержимый и очень мало спал, Женя постоянно уговаривал меня лечь пораньше. («Папочка, ты не переработался? Ты не умрешь?»)
Я, конечно, не умру, но неумолимая действительность постоянно напоминала, что с бессмертием дело обстоит плохо. Где они, эти бессмертные? «Я не хочу вырастать (есть, значит, синдром Питера Пэна!). Я хочу, чтобы тебе всегда было, как сейчас, сорок один год». Впоследствии сорок один в этой формуле сменили сорок два и сорок три. Я обещаю, что лягу в одиннадцать вечера. «И тогда твоя ночь будет продолжаться восемь часов?» «А Эдисон тоже был слепым?» – Нет, нет, он был совершенно здоров. Но в третьей главе выясняется, что из-за несчастного случая Эдисон еще в подростковом возрасте оглох (о чем я забыл). «Вот видишь, – говорит Женя с упреком, – ты меня обманул». «Я не хочу лежать на кладбище», – рыдал он по совершенно случайному поводу темным ноябрьским вечером.
По странному стечению обстоятельств Никины родители постоянно возвращали Женю к этой единственной в нашем доме запретной теме. Вот он вертит в руках пластинку и, как всегда, изучает, кто кого играет. Кого-то играет Яншин, кого-то Грибов.
– Яншин умер вскоре после вашего отъезда, – деловито сообщает бабушка.
– Грибов ведь тоже умер как будто? – проявляет любознательность дедушка.
– Кто умер? Кто умер? – хлопочет Женя. Поймав мой взгляд, бабушка бьет отбой: никто не умер, она ошиблась.
Слушаем пластинку Обуховой. Женя был влюблен в Обухову, слушал ее бесконечно, пытался подражать ее руладам, и мы иногда следили за текстом песни «Грусть девушки» по томику Кольцова.
– Замечательный голос, – говорит Ника.
– Она давно умерла, – делится воспоминаниями дедушка.
– Опять женщину зарезали, – ужасается бабушка, просматривая утреннюю газету.
Женя в отчаянии, ибо, как рассказано раньше, я твердо вбил ему в голову, что последнего злоумышленника обезвредили до нашего приезда в Америку и что, хотя мне очень нравится изобретенное им слово «вороловка», в предмете с таким остроумным названием нужды больше нет. Если вдуматься, взрослые – глупый народ и ничему научить их нельзя. Я-то давно и не стараюсь. Студенты не в счет.
Брайль, конечно, проклятый и мерзостный, но в дело пошел. Женя
