Ришард Болеславский - Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

На глаза навернулись слезы, и я поймал себя на том, что пропустил речь капитана Вара; возможно, он говорил тихо и коротко.

Вар уже взял себя в руки и, повернувшись к адъютанту, отрывисто рявкнул:

– Произвести перекличку!

«Это наша последняя перекличка», – пронеслось в голове. Вероятно, об этом подумал каждый в строю.

Наступила гробовая тишина.

Адъютант, который вел всю полковую документацию, достал из коричневой кожаной папки несколько листов бумаги, на которой значились все триста человек, присутствовавших на той давней первой перекличке сформированного полка польских улан.

– Сабли наголо!

Уланы застыли неподвижно, словно составив одно целое со своими стальными саблями.

Адъютант начал называть имена рядовых. Последовали тихие ответы, словно у всех уланов разом перехватило горло.

– Есть!

– Есть!

– Я!

Время от времени раздавался громкий, жесткий ответ унтер-офицера, стоявшего за взводом, – так во время похоронной процедуры непокорная труба неожиданно взрывается руладой, вырываясь из слаженной игры всего оркестра. Он отвечал за тех, кто отсутствовал на этой последней перекличке.

– На дежурстве…

– Пропал без вести…

– Погиб на поле брани…

Чаще других звучали слова «погиб на поле брани».

При каждом имени погибшего капитан Вар подносил саблю к губам, касался ею земли и поднимал к плечу. Следом за ним взводы быстро салютовали саблями.

Перекличка закончилась. Адъютант стал называть имена офицеров. Я, как командир первого взвода, отвечал за отсутствующих офицеров. Отвечая: «Погиб на поле брани», я заново проживал каждую смерть.

Не знаю, по ошибке или намеренно, адъютант назвал капитана Баса, перешедшего на сторону красных. Мы никогда не упоминали его имя. Я не знал, что ответить. Бас был жив, и мы знали, где он, но в армии не существовало отзыва, который определял предательство. Я испытывал такое напряжение, что казалось, еще секунда, и из дрожащей руки выпадет сабля. Я слегка повернул голову и увидел побелевшие костяшки пальцев, сжимавших эфесы сабель. Моим взводом когда-то командовал Бас, и мы все любили его.

– Дальше! – рявкнул капитан Вар, прервав напряженную паузу.

Адъютант продолжил называть имена. Последним в списке значился Шмиль.

– Здесь! – звонким, уверенным голосом откликнулся Шмиль.

Несмотря ни на что, словно бросая кому-то вызов, этот мальчик был «здесь» и сообщал об этом всему миру.

– Сабли в ножны! Снять головные уборы!

Капитан Вар повернулся к воротам, через которые были видны поля, уходящие к горизонту, перекрестился и встал на колени. За ним опустился на колени весь полк. Капитан начал читать молитву:

– Аве Мария…

– Аве Мария, – эхом отозвались уланы.

Уланы повторяли за командиром каждое слово молитвы и закончили короткое обращение к Деве Марии, традиционную молитву польских уланов, словом «аминь».

Медленно с фуражкой в руке капитан Вар приблизился к полковому знамени. Передав фуражку адъютанту, капитан снял со знамени грязный чехол. У него дрожали руки, когда он доставал из кармана перочинный нож. В несколько взмахов он отрезал знамя от древка. Вар держал в руках пурпурный кусок шелка так, словно это было его кровоточащее сердце. Все взгляды были прикованы к яркому пятну в руках командира.

– Помните, мальчики… – Не закончив фразы, Вар свернул знамя, положил его во внутренний карман и отдал последнюю команду: – Разойдись!

После этого он надел фуражку и быстро ушел.

Полк оставался на месте, словно и не собирался расходиться. Знаменосец бессмысленно вертел в руках древко. Тучи заволокли небо. Стволы деревьев гнулись под напором усилившегося ветра. Знаменосец, словно очнувшись, отбросил древко в сторону, и оно покатилось по земле. Ряды неожиданно распались.

Началась лихорадочная деятельность. Уланы спарывали знаки отличия с мундиров, рылись в шкафах в поисках подходящей одежды. Выбрасывали из заплечных мешков все, что могло их выдать. Некоторые брали с собой только револьверы. Кто-то брал и винтовки и револьверы.

После поспешных прощальных слов и рукопожатий люди поодиночке, по двое, по трое исчезали в лесу. Некоторые рискнули окольным путем отправиться в деревню.

Как ни странно, но прощаться друг с другом было намного проще, чем с лошадьми. Кое-кто все-таки поехал на лошади, надеясь незаметно пробраться через лес, хотя капитан Вар предупредил, что всадник выглядит во много раз подозрительнее пешего. Некоторые пристрелили своих лошадей. Кто-то нашептывал лошадям последние прощальные слова. Некоторые плакали.

К вечеру осталось только несколько офицеров. Мы с Алексом решили идти вместе. Можно было уйти намного раньше, но расставание с уланами давалось с таким трудом, что мы тянули до последнего.

Мы решили идти со своими лошадьми. В восемь вечера, когда совсем стемнело, мы попрощались с капитаном Варом и несколькими оставшимися офицерами. Проехали по парку, перепрыгнули низкое каменное ограждение и вступили в темный лес.

Глава 29

ЗОРЬКА

– Алекс, внимательнее, она собирается заржать.

– Я слежу за ней, – ответил Алекс, зажимая фуражкой лошадиную морду.

Я вынул из кармана горсть овса, положил в фуражку и поднес Зорьке. Мягкими розовыми губами она принялась выуживать овес из фуражки, а я стал нежно почесывать ее шею, нашептывая в ухо:

– Тише, Зорька, тише.

Спрятавшись в зарослях камыша у маленького озера, мы следили за старым крестьянином, который, стоя на заднем дворе, вытирал выпряженную из телеги лошадь пучком соломы.

– Он любит свою лошадь, значит, будет хорошо относиться к нашим, – прошептал Алекс, наблюдая за действиями крестьянина.

Я кивнул и прижался щекой к Зорьке, почувствовав исходящее от нее тепло.

В свои права вступала ночь. Крестьянин что-то бормотал, обращаясь к лошади. Она переступала копытами, кланялась и, словно неуклюжий щенок, танцевала на месте, вероятно радуясь возвращению домой. Как тень она последовала за хозяином, дожидаясь, пока он откроет сарай и задаст ей корм. Но крестьянин взял ведро и направился к озеру; лошадь последовала за ним.

– Внимание! – дернул я Алекса за рукав.

Он напряженно замер.

Крестьянин был от нас на расстоянии пятидесяти метров, когда его лошадь внезапно остановилась и навострила уши. Я почувствовал, как напряглись наши лошади. Прошло несколько долгих секунд.

– Иди сюда, ленивая грязнуля! – крикнул крестьянин.

Лошадь подошла к воде, но ее голова с дрожащими ноздрями была повернута в нашу сторону. Она чуяла лошадей. Затем жажда взяла свое, и, наклонив голову, она начала пить, шумно втягивая в себя воду крупными глотками и отфыркиваясь.