Израиль Рабкин - Время, люди, самолеты.

Я видел ЛаГГи с пробитым блоком цилиндров мотора и с почти полностью перебитой тягой управления рулем высоты, самолеты, совершившие вынужденные посадки с убранными шасси, когда из строя полностью выходили воздушные винты, радиаторы и значительная часть нижней обшивки фюзеляжа. В этих случаях не было никаких сомнений: вышедшие из строя агрегаты и элементы конструкции должны быть заменены новыми.

Надо сказать, что очень прочными были кабина самолета и ограждающие ее шпангоуты фюзеляжа. В одной из частей ВВС я был свидетелем такого случая, когда при вынужденной посадке от сильного удара о землю отлетела целиком хвостовая часть фюзеляжа, отвалилась и носовая часть вместе с мотором и с установленным на нем оружием, а кабина осталась целехонькой и летчик в ней – целым и невредимым.

Спустя несколько дней связался я по телефону с главным инженером и доложил ему о состоянии дел. Сказал, что в полку осталось еще четыре неисправных самолета и что для ввода их в строй нужны запасные части. Перечислил, какие именно. Он обещал помочь. Потом я высказал пожелание, чтобы завод-изготовитель командировал в каждый действующий полк по одному своему представителю – специалисту-ремонтнику, сославшись на головной серийный завод, который делает так и достигает большого эффекта. Кирилл Порфирьевич обещал подумать над этим предложением.

В свою очередь, он рекомендовал мне слетать в Кутаиси, в авиаремонтные мастерские, и выяснить, какими возможностями они располагают для оказания помощи полкам в ремонте ЛаГГов.

Мастерские оказались маломощными и ремонтом ЛаГГов еще не занимались. Тем не менее их начальник изъявил желание оказать посильную помощь. У него были неплохие специалисты по ремонту деревянных частей самолета. Я решил, что они окажутся весьма кстати, и обещал посоветоваться по этому вопросу с инженерами полков, а потом сообщить ему.

Из Кутаиси мой жизнерадостный и всегда готовый к вылету шеф-пилот должен был перебросить меня в другой полк, находившийся примерно в ста километрах от того, где я был раньше. Но, пролетая над небольшим городком (если память мне не изменяет, это был Махарадзе), он вдруг снизился до высоты бреющего полета и начал делать виражи над одним из утопавших в зелени домиков на окраине. После трех – пяти, а может быть, и большего числа виражей он выпрямил самолет и продолжил полет по маршруту. Когда прилетели на место, я спросил, что означали его действия.

– В этом домике живет моя невеста. Очень хорошая девушка. Мы познакомились до войны, встречались и собирались пожениться, но началась война, стало не до женитьбы.

Смотрите, что получилось в ее семье. Трое ушли на фронт, и уже на двоих – на одного из двух братьев и на мужа ее сестры пришли похоронные. К чему умножать горе? Вот кончится война, тогда поженимся. Обязательно поженимся!

Взгрустнул мой лейтенант. Я посочувствовал ему. Это были издержки войны. Сколько отсроченных и несостоявшихся свадеб, искалеченных судеб она принесла! Повсюду, во всех уголках и у всех народов нашей необъятной Родины. И здесь на Кавказе тоже.

Полк, в который мы прилетели, вел напряженную боевую работу. Летчики вылетали на перехват вражеских самолетов, пытавшихся бомбить Поти, Кабулети и другие пункты Черноморского побережья. И здесь скопилось изрядное количество неисправных самолетов. Я сразу включился в работу, теперь уже более знакомую. Конечно, не всегда и не сразу удавалось добиться успеха, но когда это получалось и в строй исправных самолетов вводили еще один, то были довольны и технический экипаж, и летчик самолета, и его командиры, получившие в свое распоряжение еще одну боевую единицу. Не менее довольным был я сам.

Бывая во фронтовых частях, я работал с инженерно-техническим составом, видел, с какой самоотверженностью, выполняли свой воинский долг инженеры, техники, младшие авиаспециалисты, среди которых было много женщин. Сколько усилий, выдумки и сноровки приходилось им проявлять, чтобы в любых условиях эксплуатации и боевой обстановки поддерживать на нужном уровне боеготовность своей части, своего подразделения.

Неимоверно тяжелый труд и ратные подвиги инженерно-технического состава были нескончаемыми. На смену только что введенным в строй самолетам появлялись другие, также получившие в бою тяжелые повреждения, обнаруживались новые, неизвестные дефекты.

Пробыв на одном аэродроме несколько дней, я перелетал на другой, а потом снова на первый. На обоих меня уже считали своим человеком и, как мне казалось, были довольны, когда я появлялся.

Я жил с воинами одной жизнью: по распорядку бессменной круглосуточной вахты. От одной боевой тревоги к другой. Когда она объявлялась, то все, кто обеспечивал боевой вылет, немедленно включались в работу. Я тоже всегда находил, чем помочь. Я не подменял при этом инженера полка и все свои советы передавал через него или через специалиста, отвечавшего за подготовку боевого вылета. А после того как самолеты вылетали, вместе с оставшимися на земле тревожился за тех, кто улетал, на чью долю выпало самое опасное и самое сложное. Многих из летчиков я успел уже узнать, и не только в лицо и по фамилии, но и по особенностям характера, которые отличают людей друг от друга. В большинстве своем это были умные и отважные молодые парни. А потому до боли сжималось сердце при мысли о том, что кто-нибудь из них мог из этого полета уже не вернуться.

От мрачных мыслей этих отвлекала только работа, труд, который в боевой авиационной части не знал перерыва. Одни улетали, других надо было готовить к полету, а по возвращении осмотреть машины, поразмыслить, что делать со свежими ранами. Хотелось поприсутствовать на разборе, а потом побеседовать с летчиками, «переварить» информацию, которую удавалось от них получить.

Недалеко от аэродромов, в одном-двух километрах, находились деревянные домики и палатки, в которых жил личный состав. Но отправлялся я туда далеко не каждый день. Урвешь в течение суток пару часов относительного затишья, отойдешь от капониров метров на сто и завалишься спать среди густой высокой кукурузы до очередного сигнала на вылет по тревоге.

Врезалась в память мне эта высокая кукуруза и в просветах многозвездное южное небо. И выезд к морю, который я совершил с одним из командиров полка. Помню, он сказал: «Каждый день, по нескольку раз в день, летаю над морем, обозреваю его сверху, а почувствовать его ласковые волны все не приходится. Съездим на полчасика!» Оно было недалеко, это чудесное теплое море, всего в восьми – десяти километрах от аэродрома. Подъехали, вышли из машины. Подошли к самому обрезу воды и молча смотрели на него. Море расстилалось перед нами огромное, вечное. Небольшие волны набегали на гальку и лениво перекатывали ее, как перекатывали сто, тысячи и миллионы лет назад. Пляж был тоже великолепным, бескрайним и совершенно пустынным. А день был солнечный и сезон не каким-нибудь, а бархатным! В мирное время здесь были бы тысячи отдыхающих.