Андрей Старостин - Повесть о футболе

Пока что возвратившийся в команду Мур не досчитывается трех килограммов до своего боевого веса…

На приеме в посольстве присутствовали баски. Они явились – Лангара, Ауэдо, Алонсо, Ларинага, Бласко, Педро Регейро – одновременно. Приветливо раскланиваясь, они шли среди зеленых деревьев посольского двора той неторопливой, уверенной походкой, которая отличала их на перроне Белорусского вокзала тридцать пять лет тому назад. Не хватало впереди Луиса Регейро.

– Луис трабахо (работает), – ответил на мой вопрос, почему нет капитана, его брат Педро. Чудесная дружба у этих басконцев. Их полку в Мексике все прибывает. У детей нарождаются дети. Московские гости почти все уже деды. Один Исидро Лангара холост. Когда разговор заходит о его цветущем виде, он сжимает кулак, сгибает в локте руку и обращается ко мне: «Андрэс…» – попробуй, дескать. Я дотрагиваюсь до бицепса, под рукавом пиджака мускулы из стали. Довольно улыбаясь произведенным эффектом, он говорит:

– Утром – стакан соку; в 12 часов – один банан; в 17 – плотный обед; вечером – кое-что.

Под весёлый смех остальных Ларинага с добродушной иронией замечает: «кое-что» – это апперитив, джин, виски и коньяк.

Лангара объект дружелюбного юмора всей компании. Все знают о его пристрастии к горячительным напиткам и наивной привычке маскировать якобы строгим режимом свое увлечение, приписывая именно режиму и свою железную мускулатуру и свежесть облика.

– Андрэс, в день открытия чемпионата вас ждет тяжелое испытание. По всему судя, мексиканцы будут стоять насмерть. Им есть чем бороться: команда подготовлена хорошо, – сказал Исидро. И все остальные, согласно кивнув головами, произнесли: «Си… Си… Си!..» (да… да… да…)

Встречал Яшина. Он прилетел вместе со Шмуцем и массажистом Анатолием Морозовым. Вся пресса, находившаяся в Мехико, приехала на аэродром. С трудом закончили пресс-конференцию тут же в аэропорту. Вопросам к прославленному вратарю не было числа. Однако главный – будет ли Яшин играть? А когда я сказал, что он заявлен в числе 22-х, и Лева, пожав плечом, уклончиво ответил, что это дело тренеров решать, будет ли он играть, то раздались громкие аплодисменты.

Долго не мог заснуть, словно в самолете сон бежал от меня. А мысли, наоборот, набегали и набегали, чередою сменяя одна другую. То успокаивающая приходила на смену тревожной, то вновь возвращалась тревожащая. Комплекс вопросов в нашей подготовке настолько сложен, многогранен, состоит из стольких слагаемых, что сбалансировать общее состояние накопленных преимуществ и потерь очень трудно. Всегда ищешь главное звено в этой длинной цепи хитросплетений. Пожалуй, главное – это мобилизованность людей: готовность нести жертвы во имя достижения цели. Остальное приложится, думалось мне. Все дело в человеке, в его личности. Если игрок справился с собой и тверд характером, то есть готов на жертвы, он горы свернет. Но в него надо верить и доверять ему. Наставник не должен порабощать ученика. Если тренер лепит игрока только по своему образу и подобию, то в конечном счете сотворит одиннадцать автопортретов. Личность игрока сотрется.

Вспоминается спор на квартире у Арнольда. Были его друзья по цирковому искусству, чета Ольховиковых, Исидор Шток. Разговор зашел о футболе. Обсуждали неудачное выступление одной из ведущих команд, во главе которой стоял тренер-«диктатор», по образному выражению Арнольда. Исидор Шток проводил аналогию с театром и защищал линию «твердой руки»: «Режиссер в театре должен быть требовательным», – говорил драматург. Николай Ольховиков, занимая позицию золотой середины, с присущим ему артистизмом рассказчика пародировал в лицах режиссера-«диктатора» и режиссера-«демократа».

А Арнольд хрипло и громко басил: «Раньше, когда театр приезжал на гастроли, то аршинными буквами писали на афише фамилию актера, а где-то внизу маленькими буквами фамилию постановщика. А сейчас наоборот, имя режиссера пишут во всю афишу, а фамилии исполнителей едва прочтешь. Не надо ни „диктаторов“, ни „либералов“ – нужен режиссер-человек. Если он человек достаточно образованный и знает хорошо театральное дело, то он скажет, какими буквами надо писать его фамилию и какими фамилию актера»…

Верная мысль – образованный, знающий дело человек! При таком тренере личность игрока не сотрется. Он вложит в душу и сознание футболиста только ту частичку себя, своих знаний, которая не убьет в игроке творческую инициативу. Он «напишет» свою фамилию так, что она не заденет достоинства игрока.

Профессия тренера трудная. Я много видел тяжелых переживаний. Густав Шебеш, создатель одной из лучших сборных команд всех времен, сборной команды Венгрии начала пятидесятых годов, за полтора часа игры венгров с немцами на мировом чемпионате в Берне потерял любовь и признание ценителей футбола, которые накапливал всю жизнь. Он вернулся в Будапешт к разгромленному жилищу: разъяренные болельщики не пощадили даже кров его семьи.

Доктор Фабри – маленький Наполеон – возглавивший «Скуадра-адзурру», приехал в Англию за своим Маренго, но получил Ватерлоо. Тут же в Сандерленде после поражения от команды Кореи, которое по сенсационности сравнивали лишь с поражением Англии на мировом чемпионате 1950 года от команды американцев, был судим корпусом итальянских журналистов. Это была драматическая мизансцена. Маленький, бледный, как полотно, тренер стоял и слушал обличение маститых журналистов, которых он лишил надежд на третий триумф итальянского футбола на мировых чемпионатах, нанеся им вместе с моральным и крупный материальный ущерб: репортажи с английских футбольных полей в Италии потеряли интерес.

– Увольте Фабри! Со времен древней истории Италия не знала более позорного поражения… – обратились журналисты к итальянской федерации.

– Пусть федерация обследует всю мою работу и после этого решает, – защищался Фабри. Но новый тренер уже стоял за его спиной – это был его помощник Валькареджи.

В той же Англии не менее крупную катастрофу претерпел Венсенте Феола. Мы расспрашивали этого грузного, согнувшегося под ливерпульскими невзгодами пожилого человека, одиноко сидевшего за столиком в баре лондонского аэропорта. Он жаловался, что за восемь дней английского чемпионата в бразильской сборной команде повреждено игроков больше, чем за предыдущие девять лет. Беда застигла бразильцев врасплох. Они не были подготовлены к отъезду и отступали из Англии, как французская армия из-под Москвы – неорганизованно. «Король футбола» Пеле, без всякой свиты и без единого фотографа, хромающий садился в поезд на одном из лондонских вокзалов. Наверное, это был самый черный день за все годы его футбольного царствования. Газетчики, не считаясь со спортивным тактом и без минимальной уважительности к падшему кумиру, печатали напутствия: «Пеле отковылял с мирового чемпионата…» «…Король футбола может возвращаться в Бразилию и считать там кофейные зерна…» Лишь не потерявший самообладания руководитель бразильского футбола Жоао Авеланж благодарил в интервью команду и пророчески сказал: «Мы снова достигнем величия!»