Варвара Самсонова - Дочь Сталина

Наконец Светлана вернулась в столовую, где ее с нетерпением поджидали Микоян с женой. Она прочла в их глазах тревогу и сказала:

 — К сожалению, все это очень похоже на правду.

Микоян вздохнул с облегчением. Он боялся, что Светлана будет спорить или расплачется.

 — Я надеялся, что ты поймешь, — говорил ей Анастас Иванович за ужином. — Мы хотели, чтобы тебе не пришлось неожиданно услышать это на собрании. Через неделю документ будут читать во всех партийных организациях.

Супруги Микояны поступили как истинные, старые друзья: они предупредили Светлану, дали ей неделю на размышления и подготовку к тяжкому испытанию. О том, как Светлана его пережила и какой след оно оставило в ее душе, мы не можем судить ни по ее воспоминаниям, ни по отзывам людей, наблюдавших ее в эти дни. В институте она очень скоро прослыла очень скрытной, сдержанной и непроницаемой для «чужих». С немногими близкими друзьями она, конечно, была другой.

Через несколько дней Светлана сидела на собрании в Институте мировой литературы, где обсуждался знаменитый доклад Хрущева и кипели страсти. Все говорили о необходимости перемен и с трудом сдерживали лавину эмоций. Рой Медведев в своей книге «Свита и семья Сталина» тоже упоминает об этом собрании. Присутствующие, конечно, знали, что среди них находится дочь Сталина, перешептывались и указывали на нее глазами. Внешне Светлана прекрасно сохраняла самообладание и ничем не выдала своих чувств.

Зачем она пришла на это собрание? Зачем добровольно подвергла себя истязанию? Едва ли ее заставляли это сделать строгие партийцы, которые сгоняли народ на тоскливые заседания. На этот раз неявку Светлане Сталиной охотно простили бы.

Скорее всего, Светлана пришла по своей воле. Собрание было необычным, совсем не похожим на прежние нудные и лживые сборища. Она была слишком горда, чтобы уклониться. Ее друзья и люди, мнением которых она дорожила, должны были знать, что она современный, умеющий мыслить человек. Она стремилась отмежеваться от привилегированной кучки сильных мира сего, от их детей и родственников, которых в народе называли «беспозвоночными». «Беспозвоночные» — это те, кто все получал без очереди, бесплатно, в распределителях и тех высоких инстанциях, куда обыкновенным смертным не было доступа. Все эти «бывшие», по мнению Светланы, яростно защищали не Сталина, а свою сытую, обеспеченную жизнь в нищей стране, среди обездоленного народа. Светлана никогда не упускала случая выразить свое презрение к этим партийным обывателям. Она не сомневалась, что ничем не похожа на них, потому что не корыстна, никогда не кичилась своим положением и именем отца, а мечтала жить тихой частной жизнью в своей семье.

Как всегда, в воспоминаниях Светланы много противоречий. То она утверждает, что давно уже трезво оценивала существующие порядки. В этом прозрении ей помогли друзья. Поэтому доклад Хрущева не был для нее неожиданностью. И тут же признается, что долгое время жила обманутой и обкраденной, как и миллионы ее соотечественников: «Хотя последние годы я была далека от отца, только теперь, после его смерти, мое сознание начало постепенно очищаться от мифов, от идеализации, от канонизированной лжи, от всего того, что вбивали в голову моему поколению — ложный образ «мудрого вождя», ложную историю партии, ложную картину «победоносного развития всей страны».

По раньше или позже, а «очищение сознания» все-таки произошло. И для Светланы Сталиной оно было гораздо мучительнее, чем для простых граждан. После речи Хрущева никто из друзей не отвернулся от нее. Но ведь вокруг были не только друзья. Те, кто раньше заискивал перед дочерью «великого человека», после его низвержения не упускали случая позлорадствовать. Таковы обыватели. А люди, пострадавшие от репрессий или потерявшие близких, не всегда были дружелюбными с дочерью тирана. Но Светлана никогда не рассказывала о подобных случаях в своих воспоминаниях.

Она часто умалчивает о каких-то неприятных, болезненных, унизительных эпизодах в своей жизни. Может быть, от природной сдержанности и нежелания делать достоянием публики слишком уж личные переживания. Только с близкими она позволяла себе расслабиться, иногда пожаловаться. Кира Павловна Политковская вспоминала: «Она говорила, что должна была принимать участие в этом, голосовать против него, и это на нее ужасно подействовало. «Он мой отец, а меня никто не щадил!»

«В сентябре 1957 года я сменила фамилию «Сталина» на Аллилуеву», — коротко сообщает Светлана. Что предшествовало такому решению, она опускает. Василию, например, настоятельно «советовали» сменить фамилию, но он упорствовал до последнего, когда эту фамилию у него отняли почти силой. В тюрьме к нему дошли вести, что Светлана взяла фамилию матери. Он воспринял это как предательство по отношению к памяти отца и сказал, что никогда не простит сестру.

Оказывается, еще много лет назад, сразу после окончания школы, Светлана просила отца поменять ей фамилию. «Ведь это даже не фамилия, а псевдоним?» — робко пыталась она объяснить свое желание не слишком выделяться в университете. Но она не предполагала, что отца так болезненно заденет ее просьба. Он был очень недоволен, хотя и промолчал. А Светлана больше не решалась заикаться об этом.

Светлану можно понять: после Двадцатого съезда жить с таким «псевдонимом» ей становилось невмоготу. Сделала она это по необходимости или исполнила давнюю мечту — стать обычным человеком и жить тихой частной жизнью? «Я больше не в состоянии была носить это имя, оно резало мне уши, глаза, сердце своим острым металлическим звучанием…» («Только один год»).

Светлана обратилась в канцелярию Президиума Верховного Совета с просьбой ускорить процесс изменения фамилии. И сделала это не без робости. В то время председателем Президиума был Ворошилов, старый друг семьи. Она боялась скрытого, а может быть, и явного осуждения. Но Ворошилов, выслушав ее, сказал: «Ты правильно решила».

Между прочим, у Светланы имелась возможность взять другую фамилию посредством брака. Почему она не воспользовалась ею, остается только гадать. Так же трудно понять мотивы, из-за которых она иногда очертя голову бросалась в очередное замужество. И все-таки попробуем в этом разобраться.

Первую попытку построить супружеские отношения с Каплером пресек, что называется, на корню ее суровый родитель. Чем не угодил ему этот претендент на руку его дочери? Тем, что он был прирожденный донжуан, представитель богемы или еврей? Скорее всего, Сталину не хотелось отпускать дочь в круг людей «второго сорта» — по его понятиям, — людей искусства, куда она так стремилась всей душой, желая выйти из узкого круга детей партийных функционеров. Ей казалось — там чище воздух, там есть свобода, подлинное творчество… Это был неосознанный бунтарский порыв против отца, жажда выйти за пределы Кремля, уйти от назойливого внимания кремлевских опекунов.