Сергей Аверинцев - Воспоминания об Аверинцеве. Сборник.

В те же годы, тотчас по окончании университета, Аверинцев был вовлечен в большую просветительскую работу по переводу античных языческих и христианских авторов для различного рода антологий. Здесь ему пришлось овладеть, во-первых, сложными поэтическими формами, которыми так изобилует древняя поэзия, в особенности ли­тургическая, и, во-вторых, архаическими ресурсами родного языка, прежде всего в его церковном, церковно-славянском облике. Он пере­водил и комментирование только близких ему по университетскому образованию греческих и латинских авторов, но взялся за сирийских и, наконец, еврейских. В 90-е годы, когда в печати появились его ори­гинальные стихи, большей частью духовного содержания, стал ясен еще один мотив его переводческой деятельности. Биографическая ста­тья о нем, напечатанная в «Православной энциклопедии» (М., 2000), добавляет к его профессиональным занятиям «филолога, историка христианской культуры, литературоведа» не совсем обычное в этом наборе эпитетов звание — «поэта» (т. 1, с. 126). В частности, он пе­реводил Платона, Менандра и Плутарха, Климента Александрийско­го и Иоанна Златоуста, Григория Богослова и Григория Нисского, Ефрема Сирина, Романа Сладкопевца и Иоанна Дамаскина, Иеронима, Амвросия и Фому Аквинского, патриарха Сергия и Феодора Студита, Кассию и Симеона Нового Богослова, Адама Сен-Викторского и вагантов, равно как и других древних и средневековых авторов, из­вестных тогда в России только понаслышке. Наконец, он перевел три синоптических Евангелия, Псалтырь и Книгу Иова. Этот размах дея­тельности заставляет вспомнить фигуры Возрождения и раннего ра­ционализма, именуемые по своему кругу интересов и размаху науч­ной деятельности гуманистами, полигисторами и эрудитами. Интерес к новой и новейшей литературе отразился в переводах из Гете, Гельдерлина, Рильке, Тракля и др.

Более двадцати лет Сергей Сергеевич был сотрудником Инсти­тута мировой литературы АН СССР, где со временем возглавил Сек­тор античной и византийской литературы. Здесь ему тоже пришлось немало заниматься просветительской работой; то была эпоха, когда индивидуальные научные темы не поощрялись, и научные работни­ки в обязательном порядке участвовали в создании «коллективных монографий». Институт и Сектор публиковали тогда сборники, но­сившие названия «Античность и Византия», «Античное наследие н культуре Возрождения», «Традиция в истории культуры» и тому подобное; кроме того, шла работа над многотомной историей Визан­тии, Краткой литературной энциклопедией, Историей всемирной ли­тературы. Аверинцев участвовал во всех этих начинаниях как автор или редактор, в них он поместил немало очерков, дающих широкую картину различных периодов византийской литературы, затем он расширил свой научный диапазон, охватив еврейскую и некоторые другие ближневосточные литературы. Две его диссертации были по­следовательно посвящены вопросу жанра в поздней греческой лите­ратуре, который, как уже упоминалось ранее, он исследовал на ма­териале сочинений Плутарха, и поэтике ранневизантийской литера­туры; докторская диссертация была защищена им в 1980 г. Выделение раннего периода в византийской литературе позволило ему использо­вать библейские тексты для решения задач исторической поэтики.

Естественный человеческий и научный интерес к Библии и рели­гии был в те годы подавляем, публичное обсуждение этих вопросов не допускалось. Однако медиевисты, то есть историки средневековой письменности и культуры, не могли обойти их полным молчанием, в том или другом виде они отвоевывали себе место в печати. Иногда достаточно было применить для камуфляжа новую терминологию, назвав, например, церковно-славянский язык «древнеславянским ли­тературно-письменным языком», Евангелие — «памятником тради­ционного содержания». В другом случае приходилось подчеркивать социальный и даже антицерковный характер какого-либо источни­ка, чтобы оправдать его изучение: так, получило широкое развитие изучение культуры, литературы и даже богословской мысли старооб­рядцев, поскольку они составляли «протестную» группу в истории русской Церкви, при том, что недопустимым оставалось изучение ра­бот их оппонентов. Лингвистическое или лингвостилистическое ис­следование какого-либо религиозного источника позволяло слегка ка­саться вопросов библеистики и богословия, поэтому в славистике по­лучило широкое распространение изучение библейских рукописей в качестве источников по истории языка, множество работ в 70-е гг. было посвящено истории русского литературного языка, поскольку все почти источники его средневекового периода были церковными, богослужебными или богословскими по своему содержанию. Были ли научные интересы Аверинцева продиктованы такими же причинами? Однозначно на этот вопрос ответить трудно.

Безусловно, можно было лишь догадываться о том, что у него пре­обладали богословские интересы, когда вместо традиционных для классической филологии авторов и тем он сделал выбор в пользу эл­линистического автора, каким был Плутарх. Дальнейшее его смеще­ние в область византинистики выявило главный круг его интересов; однако стоит напомнить и о том, что в те годы византинистика в на­шей стране занималась исключительно политическими, социальными и экономическими вопросами, Лк что и в этой науке он долго оста­вался чужаком. Но действительно, для того чтобы заметить и попы­таться вскрыть тот факт, что Св. Писание и богословская мысль были базовым элементом литературной традиции Византии, нужно было по крайней мере обладать знаниями о Библии и отцах церкви и уметь убедительно говорить об этом, не прослыв фантазером. Это ему уда­лось сделать с полной компетентностью в докторской диссертации.

Таким образом, за три десятилетия (60—80-е гг.) очень продук­тивной работы Сергей Сергеевич создал новый культурный пейзаж медиевистики, ее горизонты необыкновенно расширились, включив в себя не только весь христианский мир, но и прилегающие к нему об­ласти Египта, Месопотамии, Персии. Впервые после А. Н. Веселовского (1838—1906) сравнительное литературоведение приобрело в его лице компетентного представителя; его главным отличием от предше­ственника было то, что предметом исследования стала не судьба сю­жетов или сказаний, но поэтика и стиль. Это еще более сложная об­ласть истории письменности, потому что нередко исследователь сто­ит перед необходимостью определить формы общественного сознания той или другой отдаленной эпохи, категории прекрасного, должного, сакрального, имевшие общественную значимость, то есть выйти за пределы источников в область истории культуры и общественного со­знания, в которой совсем немного твердо установленных фактов.