Мицос Александропулос - Сцены из жизни Максима Грека

Вообще за неимением реальных данных точка зрения Максима и его деятельность освещаются по аналогии с деятельностью Скиндера, и в глазах Б. И. Дунаева Максим рисуется таким же заговорщиком, каким был посол-турок. Отсюда чрезмерная доверчивость к обвинению Максима во враждебных России сношениях с султаном… Подобная роль Максима совершенно не согласна с его характером человека, действовавшего открыто, не скрывавшего своих убеждений…»

В. Ф. Ржига. Опыты по истории русской публицистики XVI века.

Максим Грек как публицист.

Труды отдела древнерусской литературы, I. Л., 1934, с. 87—110.

«…его церковная деятельность способствовала приобщению России к возрождению, содействовала укреплению в этой стране греческой традиции; ни один другой писатель той эпохи не пользовался в России таким авторитетом, как Максим; русские историки нового времени воздали должное «удивительному мудрецу Московской Руси, глашатаю подлинного христианства, обладателю истинной диалектики, греческому гуманисту, идеальному борцу, павшему жертвой своих убеждений».

Хрисостомос Пападопулос.

О начале вмешательства русских в дела Востока.

Цитируется по книге: Г. Папамихаил. Максим Грек, первый просветитель русских.

Афины, 1950, с. 463.

«Вопреки мнению ряда историков, считавших обвинения М. Грека в сношениях с Турцией клеветой, следует признать вполне вероятным, что такие сношения имели место…

Исследователя не может не поражать тот факт, что, появившись в марте 1518 года в столице Русского государства, Максим Грек сразу же оказался вовлеченным в происходившую там напряженную идеологическую и политическую борьбу.

Быстрая ориентировка в существе спорных проблем, оперативное написание больших трактатов по вопросам, выдвигавшимся ходом дискуссии, строгая последовательность и целенаправленность предлагаемых им политических «рецептов» — все это заставляет предполагать предварительную осведомленность Максима о положении дел в Русском государстве, видеть четко профилированную Константинополем и тщательно осуществленную самим афонским «переводчиком» подготовку к весьма сложной и ответственной миссии в Московской Руси…

Политические связи М. Грека с враждебными правительству Василия III княжеско-боярскими кругами, вскрытые процессом Берсеня-Беклемишева, свидетельствуют о неправильности трактовки М. Грека как ученого-богослова, далекого от мирской суеты и стоящего вне политики. Наконец, принадлежность М. Грека к греческой национальности вовсе не являлась иммунитетом против возможности службы его у турок. Грек Скиндер в роли турецкого посла и одновременно секретного агента султана достаточно яркий пример того, что греки-христиане могли быть должностными лицами у «неверного» султана.

…Таким образом, наличие связей М. Грека и Саввы с турецким правительством представляется несомненным. Конечно, эти связи могли быть только враждебного характера для Русского государства хотя бы уже потому, что они были связями конспиративными. Обвинения, предъявленные М. Греку в 1525 году, свидетельствуют о том, что М. Грек в своих сношениях с турецким правительством занимал активно враждебную позицию по отношению к Русскому государству, сообщал, по-видимому, о благоприятной обстановке для похода на Россию. Это и было квалифицировано в обвинительных материалах как стремление М. Грека «поднять» султана на русскую землю.

Что касается второго обвинения, предъявленного М. Греку — о связях со Скиндером, — то эти связи несомненны».

И. Смирнов. К вопросу о суде над Максимом Греком. —

«Вопросы истории», № 2–3, 1946, с. 123–126.

«Заключение:

…Обрусевшему и окутанному легендой Максиму мы противопоставляем нашего Максима, воспитанного Западом, энергичного и эрудированного греческого миссионера, взгляды которого сформировались под влиянием итальянских школ и которому суждено было вступить в конфликт с московитами в этой далекой стране, куда он пришел проповедовать византийскую идею. Контраст между двумя этими образами разителен, однако тщательное исследование обнаруживает, что написанный нами портрет Максима точен; скрупулезное сопоставление рассеивает миражи легенды: личность Максима едина, характер его в своей основе однороден.

…Открытие нами личности Максима Грека ниспровергло все предвзятые воззрения и опрокинуло все конструкции, созданные предыдущими историками. В обрусевшем греческом старце, защитнике московских обычаев, личности, сложившейся под воздействием длительного пребывания в России, мы видим образ, скроенный агиографами по заданным образцам для освоения его будущими поколениями. Подлинные же его черты — это те же, что и у святогорского инока Максима, под которым, если расчистить получше, проступают черты Михаила Триволиса из Италии. Нам кажется, что в нашей работе мы четко проявили главные из этих черт его характера: греческий патриотизм, латино-византийскую культуру, христианский гуманизм. Таковы доминанты его характера, и какой бы глубокой ни была метаморфоза, свершившаяся затем в Москве, изменить их она не могла. Можно сказать, что печать их неизгладима. Максим прежде всего грек, латинизированный грек и христианский гуманист — именно таким он входит в историю.

…Дореформенная эпоха придала его гуманизму, одухотворенному и в то же время приземленному, омолаживающее дыхание, которое позволило ему выйти из рамок чрезмерно формалистической схоластики и поверхностных религиозных убеждений. Так завершается формирование личности Максима — личности христианского гуманиста, однако какой сложной, богатой оттенками, какой привлекательной предстает она перед нами.

Естественно, что гуманизм греческого монаха — это гуманизм, освященный церковью. Максим — решительный противник языческих веяний своей эпохи и открыто проповедует неприятие мирского эллинизма. Несмотря на эту четкую позицию, мы видели, однако, что разум его невольно находится под влиянием первичного греческого образования как в области формы, так и в восприятии духа античной философии; этой неизгладимой печатью отмечено все его творчество. Без сомнения, мы можем сказать, что Максим — это типичный христианский гуманист.

…Широта его мышления, а также вдохновляющий его гуманизм были неизвестны в Московии, где любое стремление к духовной независимости воспринималось как ересь На судебных процессах против Максима решалась не только его личная судьба, но и судьба самой гуманистической идеи, воплощением которой он был в России. В этой борьбе с еще затуманенным сознанием народа, поздно вступившего в контакт с западной цивилизацией, «ренессансный» гуманист неизбежно должен был потерпеть поражение. Он не смог пробить плотину предрассудков, не смог одолеть интеллектуальную дремоту, с которой ему пришлось столкнуться, но благодаря его длительному влиянию, по крайней мере, была подготовлена почва для будущего».