Леонид Млечин - Крупская

Двадцать третьего июня Ленин спускался по лестнице, чтобы выйти в сад, и упал, когда произошел мгновенный спазм: На помощь прибежал Петр Петрович Пакалн. Вызвал своих чекистов. Они на носилках отнесли больного в его комнату.

Крупская по-свойски поделилась с Зиновьевым: «Вчера Владимир Ильич сорвался, читал четыре часа подряд газеты — опять приключился припадок, а мы с ним стали уж мечтать о том, что будем делать зимой, и говорить о том, как хорошо, что всё прошло».

Ленин упорно не желал признавать себя больным. Вынужденно отстраненный от государственных дел, он живо интересовался всем происходящим вокруг.

К Надежде Константиновне в Горки приехал ее сослуживец по Главполитпросвету. Они уединились и долго беседовали. Ленин позвал сестру:

— Не знаешь, он уехал или еще здесь?

— Только что уехал.

— А его накормили? Дали ему чаю?

— Нет.

— Как, — воскликнул Владимир Ильич, — человек приехал к нам в дом, и его не подумали даже накормить, дать ему чая!

— Я думала, Надя сама сделает это.

— Надя! — Ильич был не очень высокого мнения о хозяйственных способностях Надежды Константиновны. — А ты-то что думала?

И тем более он не хотел, чтобы товарищи раньше времени списали его со счетов. 7 июля он отправил записку Сталину: «Врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения. Они растерялись от сильного припадка в пятницу (30 июня) и сделали сугубую глупость: попытались запретить “политические” посещения…

Я чрезвычайно рассердился и отшил их. В четверг (29 июня) у меня был Каменев. Оживленный политический разговор. Прекрасный сон, чудесное самочувствие. В пятницу паралич… Только дураки могут тут валить на политические разговоры. Если я когда волнуюсь, то из-за отсутствия своевременных и политических разговоров. Надеюсь, Вы поймете это и дурака немецкого профессора, и компанию отошьете».

Тринадцатого июля Ленину разрешили прогулки. Но ему приходилось то и дело присаживаться и отдыхать на скамейках, предусмотрительно расставленных по всему саду. Иногда, не дотянув до очередной скамейки, он просто ложился на траву. Периоды почти нормальной жизни сменялись внезапными приступами загадочной болезни.

Четвертого августа он говорил с врачами и вдруг, вспоминала Мария Ильинична, «замолчал и стал жевать и чмокать губами. Правая рука и нога перестали двигаться… Владимир Ильич несколько раз делал попытку заговорить, но произносил лишь отдельные звуки и слова… По рассказам самого Владимира Ильича, он всё время был в сознании и понимал, что с ним происходит».

Он жаловался Троцкому:

— Понимаете, ведь ни говорить, ни писать не мог, пришлось учиться заново.

Его пытались чем-то занять, отвлечь от грустных мыслей. Приводили ирландского сеттера, но он остался равнодушным к домашним животным. Из Берлина прислали чемодан различных игр. Домашние садились рядом с ним и играли в домино. Он отказывался присоединиться. Учили его плести корзины из ивовых прутьев. Сплел одну, но это было занятие не для него.

— Если нельзя заниматься политикой, — решил Ленин, — буду заниматься сельским хозяйством.

Сказал, что надо разводить кроликов, и уговаривал Крупскую ими заняться. Попросил выписать из-за границы книги по кролиководству. С профессором Георгом Клемперером он обсуждал, как разводить кроликов.

В Горки доставили различные семена. Владимир Ильич с сестрой ходили по Горкам, «прикидывали и обсуждали, где что можно будет рассадить. Пусть ни один клочок земли не останется неиспользованным». Садовнику поручили разводить шампиньоны. Потом Ленин заинтересовался белыми грибами.

«Отправляясь гулять в парк, — рассказывала сестра, — Владимир Ильич требовал, чтобы на том месте, где находили белый гриб и разбрасывали обрезки, ставилась отметка с записью, какого числа и месяца там был найден белый гриб… Затем он поручил разыскать специалиста по разведению белых грибов. Запросили Наркомат земледелия».

Но интерес к грибам быстро прошел. В июне 1922 года Ленин объяснял врачам:

— Надо, чтобы мне дали возможность чем-нибудь заняться, так как, если у меня не будет занятий, я, конечно, буду думать о политике. Политика — вещь, захватывающая сильнее всего, отвлечь от нее могло бы только еще более захватывающее дело, а его нет.

В марте 1923 года устроили большой консилиум с участием светил из Германии и Швеции. Они поставили Ленину диагноз: сифилитическое воспаление внутренней оболочки артерий — эндартериит с размягчением мозга. Предписание: терапия должна быть только противосифилитической.

Антибиотики еще не были открыты. Сифилис лечили йодистыми соединениями и препаратами мышьяка, которые вводили внутримышечно. Ленин верил, что йод помогает. Во время приступов, как следует из записей врачей, твердил:

— Йод надо, надо йод.

Ему приносили йодистый препарат. Владимир Ильич глотал его и через несколько минут с облегчением говорил:

— Йод помог.

Врачи с удовлетворением записывали в истории болезни: «Наступило весьма существенное улучшение — исчезновение болезненных симптомов общих и местных». Через несколько дней после этой записи наступил полный паралич правой конечности…

Врачи впоследствии обосновывали свое лечение ленинского недуга: «Предполагали возможность его специфического происхождения, вследствие этого были сделаны попытки осторожного применения арсенобензональных и йодистых препаратов, чтобы не упустить эту меру в случае, если бы такое предположение подтвердилось».

Ленина осмотрел опытный невропатолог Алексей Михайлович Кожевников, специалист по сифилитическим поражениям мозга. Взял кровь из вены и спинномозговую жидкость для исследования на реакцию Вассермана — тогда это был главный метод диагностики этой болезни. Реакция была отрицательная.

Профессор-окулист Михаил Иосифович Авербах осмотрел глазное дно, что позволило достаточно точно оценить состояние сосудов мозга. Не нашел изменений, которые свидетельствовали бы о сифилисе. Но диагноз менять не стали.

Профессор Григорий Россолимо, директор Неврологического института, — светило! — честно объяснил старшей сестре Ленина Анне Ильиничне: «Надежда на выздоровление есть лишь в том случае, если в основе мозгового процесса сифилитические изменения сосудов».

Знал ли Ленин, его жена и близкие этот диагноз?

Профессор Владимир Николаевич Розанов, консультант Лечебно-санаторного управления Кремля, рассказывал: «У меня давняя привычка спрашивать больного, были ли у него какие-либо специфические заболевания. Владимира Ильича я, конечно, тоже об этом спрашивал. Владимир Ильич всегда ко мне относился с полным доверием, тем более, у него не могло быть мысли, что я нарушу это доверие… Конечно, могло быть что-либо наследственное или перенесенное незаметно, но это было маловероятно».