Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий
Впрочем, главная беда русской армии заключалась тогда не в малочисленности, а в архаичной системе её комплектования, содержания, обучения и управления. Рекрутчина, 25-летний срок военной службы, непроходимая пропасть между солдатской массой и командным составом, муштра и палочная дисциплина унижали человеческое достоинство русских солдат. Барклай де Толли, став военным министром, попытался было умерить палочный разгул в войсках, но Александр I пресёк его инициативу[815]. Никто более из русских военачальников, включая М.И. Кутузова, против культа муштры и палок не возражал. Даже гуманный, любимый солдатами Багратион в 1812 г. призывал их доказать свой патриотизм «слепым повиновением начальству»[816].
До 1805 г. русских солдат вообще готовили не столько к войне, сколько к парадам. Из суворовского наследия усваивали не передовое («Каждый воин должен понимать свой манёвр!»), а устаревшее («Пуля — дура, штык — молодец!»). Опыт войн 1805–1807 гг. заставил Александра I учиться у Наполеона. Царь уже с 1806 г. начал переустройство и даже переодевание своей армии на французский лад (после того как были введены эполеты, злые языки стали говорить: «Теперь Наполеон сидит на плечах у всех русских офицеров»). Главное — перенималась наполеоновская система боевой подготовки. Летом 1810 г. в русские войска было разослано «Наставление Его Императорско-королевского Величества Наполеона I», которое ориентировало генералов, офицеров, солдат на инициативу, на умение «действовать по обстоятельствам каждому»[817].
К 1812 г. усвоение наполеоновского опыта сделало русскую армию значительно сильнее. Великий князь Николай Михайлович справедливо подчёркивал: «Не будь уроков под Аустерлицем и Фридландом, не было бы ни Бородина, ни Лейпцига»[818]. Но главные источники русской военной силы заключались не в заимствовании извне (тем более что опыт Наполеона во многом воскрешал безрассудно похороненные заветы Суворова), а в ней самой. Во-первых, она была национальной армией, более однородной и сплочённой, чем разноплеменное воинство Наполеона, а во-вторых, её отличал несравненно более высокий моральный дух: воины воодушевлялись патриотическим настроением, которое так ярко выразил Г.Р. Державин в строках, обращённых к России:
Скорей ты ляжешь, трупом зрима,
Чем будешь кем побеждена!
Кстати, Наполеон, со своей стороны, тоже учитывал уроки Эйлау и Гейльсберга и, как мы уже видели, отдавал должное (в разговоре с Ланном после битвы при Гейльсберге) боевым качествам русских солдат. Он знал книгу английского генерала Р. Вильсона о русских войсках и вывод генерала: «Русский солдат хотя и родился в рабстве, но дух его не уничтожен»[819]. Эту книгу Наполеон, между прочим, взял с собой в поход на Россию[820].
Русский командный состав, хотя в целом и уступал наполеоновскому, был представлен в 1812 г. не только высокородными отечественными и чужеземными бездарностями вроде И.В. Васильчикова и Ф.О. Паулуччи, Ф.Ф. Эртеля и П.А. Шувалова, Евгения Вюртембергского и Карла Мекленбургского, но и талантливыми генералами, иные из которых могли поспорить с маршалами Наполеона. Первыми в ряду таких генералов (не считая пока оказавшегося в начале войны не у дел Кутузова) стояли Барклай и Багратион.
Михаил Богданович Барклай де Толли (1757–1818) — потомок шотландских дворян, переселившихся к концу XVII в. в Лифляндию, сын бедного армейского поручика — достиг высших армейских чинов и должности военного министра благодаря своим дарованиям, трудолюбию и доверию, которое с 1807 г. прозорливо возымел к нему Александр I. Дальновидный и осмотрительный стратег («русский Даву», как называл его Багратион), «мужественный и хладнокровный до невероятия» воин, «великий муж во всех отношениях» (так отзывались о нём Денис Давыдов, декабристы А.Н. Муравьёв и М.А. Фонвизин)[821], Барклай, однако, слыл в представлении многих современников, а также историков, и «нерешительным», и «ограниченным»[822]. Но, несмотря на все метаморфозы его прижизненной и посмертной славы, он ещё в XIX в. заслужил признание крупнейших умов России и Запада. По мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, Барклай де Толли «был бесспорно лучший генерал Александра»[823], а на взгляд А.С. Пушкина, «стоическое лицо Барклая есть одно из замечательнейших в нашей истории»[824].
Военачальником совсем иного склада ума, характера, темперамента и происхождения был князь Пётр Иванович Багратион (1769–1812) — отпрыск грузинской царской династии Багратионов, потомок Давида Строителя, правнук царя Вахтанга VI, любимый ученик и сподвижник Суворова — «генерал по образу и подобию Суворова», как его называли[825]. Посредственный стратег, он тогда не имел себе равных в России как тактик, мастер атаки и манёвра (можно сказать: «русский Ней»). Стремительный и неустрашимый, с открытой, пылкой и щедрой душой, кумир солдат, воин до мозга костей, Багратион к 1812 г. был самым популярным из русских генералов — не только в самой России, но и за границей. «Краса русских войск», — говорили о нём его офицеры. Г.Р. Державин многозначаще «уточнил» его фамилию: «Бог — рати — он». Наполеон после войны с Россией 1805–1807 гг. заключил, что из русских полководцев «лучше всех Багратион»[826].
Отдельными соединениями в армиях Барклая и Багратиона командовали генералы, уже прославившие себя в многочисленных войнах трёх последних царствований: генерал-лейтенант Николай Николаевич Раевский (1771–1829) — предприимчивый, отважный, бескорыстный и великодушный герой, о котором Наполеон говорил: «Этот русский генерал сделан из того материала, из которого делают маршалов»[827]; генерал от инфантерии Дмитрий Сергеевич Дохтуров (1759–1816) — живое воплощение воинского долга, само вдохновение и натиск при успехе, сама выдержка и стойкость при неудаче: «Если он где встанет, — говорили о нём солдаты, — надобно туда команду с рычагами посылать, а так его не сковырнёшь»[828]; генерал от кавалерии Матвей Иванович Платов (1751–1818) — легендарный атаман Войска Донского, «вихорь-атаман», «русский Мюрат», как его называли, дерзкий, напористый, неутомимый; генерал-лейтенант Пётр Петрович Коновницын (1764–1822), который впечатляюще соединял в себе барклаевское хладнокровие, багратионовский порыв и дохтуровскую скромность, отец двух декабристов
