Светлана Алексиевич - Цинковые мальчики

И последний не я...

Ходила в церковь, с батюшкой беседовала.

- У меня сын погиб. Необыкновенный, любимый. Как мне теперь себя вести с ним? Какие наши русские обычаи? Мы их забыли. Хочу их знать.

- Он крещеный?

- Батюшка, мне очень хочется сказать что он крещеный, но нельзя. Я была женой молодого офицера. Мы жили на Камчатке. Под вечным снегом... В снежных землянках... Здесь у нас снег белый, а там голубой и зеленый, перламутровый. Он не блестит и не режет глаза. Чистое пространство... Звук идет долго... Вы меня понимаете, батюшка?

- Матушка Виктория, плохо, что не крещеный. Наши молитвы к нему не дойдут.

У меня вырвалось:

- Так я окрещу его сейчас! Своей любовью, своими муками. Через муки я его окрещу...

Батюшка взял мою руку. Она дрожала:

- Нельзя так волноваться, матушка Виктория. Как часто ходишь к сыну?

- Каждый день хожу. А как же? Если бы он жил, мы каждый день с ним бы виделись.

- Матушка, нельзя его беспокоить после пяти вечера. Они уходят на покой.

- Я на службе до пяти, а после службы подрабатываю. Памятник новый ему поставила... Две с половиной тысячи... Долги надо отдать.

- Слушай меня, матушка Виктория, в выходной день приходи обязательно и каждый день к обедне - к двенадцати часам. Тогда он тебя слышит.

Дайте мне муки, самые печальные. самые страшные, пусть только доходят до него мои молитвы, моя любовь"

Мать.

Из дневниковых

записей после книги

19 января 1990 года

Я слышу мир через человеческие голоса. Они всегда гипнотизируют меня, оглушают и очаровывают. У меня большое доверие к самой жизни. Наверное, это мое видение мира. Вначале мне казалось, что опыт первых двух книг в этом жанре - "жанре голосов" (так зову его про себя) будет помехой в работе, всюду придется натыкаться на самое себя. Напрасный страх. Совершенно другая война: другое оружие - более мощное и беспощадное; ваять, к примеру, пулемет и ракетную установку "град", способную распылить скалу; другая человеческая психология - мальчишек вырвали из обыкновенной жизни: училище, школа, музыка, танцплощадка - и бросили в ад, в грязь. Восемнадцатилетних мальчиков, десятиклассников, которым можно было внушить все. Это потом к ним придет: "Я ехал на Великую Отечественную войну, а попал на другую", "Хотел стать героем, а теперь не знаю, кого из меня сделали". Прозрение придет, но придет не скоро и не ко всем.

"Два условия требуются для того, чтобы страна увлеклась боем быков. Во-первых, быки должны быть выращены в этой стране и во-вторых, народ ее должен интересоваться смертью..." (Э. Хемингуэй. Смерть после полудня.)

Сразу же после первых публикаций отрывков из книги в нескольких газетах и белорусских журналах на меня обрушился шквал мнений, оценок, убеждений и предубеждений, вопросов и даже окриков (без которых мы все еще не мыслим духовную жизнь общества). Писали, звонили, приходили. Меня не покидало все время чувство, что книга еще пишется...

Из писем:

"Невозможно читать... Хочется плакать, кричать... Может, только сейчас понял. что это была за война... Бедные мальчики, как мы перед ними виноваты! Что мы знали об этой войне? Каждого бы обнял, у каждого попросил прощения... Я не ездил на эту войну, но я был на этой войне.

Теперь вспоминаю, как это было со мной. С нами...

Читал у Ларисы Рейснер, что Афганистан - полудикие племена, приплясывая, напевают: "Слава русским большевикам, которые помогли нам победить англичан".

Апрельская революция. Удовлетворение: еще в одной стране победил социализм. А сосед в поезде шепотом: "Новые нахлебники на нашу шею".

Смерть Тараки. На семинаре в горкоме на вопрос, почему позволили Памину убить Тараки, лектор из Москвы отрезал: "Слабые должны уступить место сильным". Впечатление было неприятным.

Наш десант в Кабуле. Объяснение: "Американцы собирались бросить свой десант, мы опередили их всего на один час". Одновременно слухи: нашим там плохо, нечего есть, нет теплой одежды. Сразу вспомнились события на Даманском и жалобные крики наших солдат: "нет патронов!!"

Потом появились афганские дубленки. Выглядели они на наших улицах шикарно. Другие женщины завидовали тем женщинам, у которых мужья были в Афганистане. В газетах писали: наши солдаты сажают там деревья, ремонтируют моты, дороги.

Ехал из Москвы. В купе молодая женщина и ее муж заговорили об Афганистане. Я сказал что-то газетное, они усмехнулись. Они уже два года врачами в Кабуле. Сразу начали оправдывать военных, которые привозят оттуда товар... Там все дорого, а платят мало. В Смоленске помог им высадиться. Много больших картонных коробок с импортными наклейками...

У себя дома рассказ жены: в соседнем доме у одинокой женщины единственного сына отправляли на эту войну. Куда-то ездила, ползала на коленях, целовала сапоги. Вернулась довольная: "Выпросила!" И в то же время спокойно о том, что "начальство своих выкупает".

Вернулся из школы сын: "Выступали "Голубые береты". С восторгом: "Какие у них у всех японские часы!"

У одного "афганца" спросил, сколько стоят такие часы и сколько им платили. После заминки открылся: "Украли машину овощей, продали..." Признался, что все завидовали солдатам на топливозаправщиках: "Миллионеры!"

Из последних событий запомнилась травля академика Сахарова, с которым я согласен в одном: для нас всегда лучше мертвые герои, чем живые люди, может, в чем-то оступившиеся. И еще: недавно услышал, что в Загорске в духовном учебном заведении учатся "афганцы" - рядовые и два офицера. Что двигало ими: раскаяние, желание спрятаться от этой жестокой жизни или желание обрести хоть какую-то духовность? Не все ведь могут, получив ветеранские коричневые корочки, закормить душу льготным мясом, переодеть ее в импортное барахло и закопать на привилегированном садовом участке под яблонькой, чтобы ничего не видеть и молчать..."

Н.Гончаров, г. Орша.

"Я из тех, ко там был. Хотя мне с каждым годом все труднее отвечать на вопрос: "Ты не солдат, зачем туда поехала?" Что женщине было там делать? Чем больше проклятий в адрес этой войны, тем хуже к нам, вернувшимся оттуда, относятся. Нас все больше не понимают.

Это была спрятанная война, как ее сейчас назвали. Люди вокруг удивлялись: "Едешь в Афганистан? Зачем? Там убивают?" А мы - жертвы слепой веры. Нам говорили об идеалах Апрельской революции. Мы поверили, потому что мы все привыкли верить, со школьной скамьи. Я убеждаю вас, что это было именно так. Со всеми! Вернулись мы другими. Было желание пойти и рассказать кому-то правду. Я ждала, что кто-то первый начнет, что это все равно когда-то произойдет...

Если бы передо мной снова встал этот выбор, сейчас бы я в Афганистан не поехала. "Убери! Сотри из памяти, чтобы никто не знал, что ты там была", пишет мне подруга. Нет, стирать не буду, а разобраться хочу. Время, которое там осталось... Эти годы... Они могли пройти по-другому, в другом месте... Нет, если быть глубоко честной, то я не жалею. Осталось чувство, что ты разделила эту тяжесть, что там нам удалось испытать большие порывы. Там мы поняли, что нас обманули. Там задумались: почему мы так легко обманулись? Почему нас так просто обманывать? Помню, как у меня расширились глаза, когда я увидела, как много женщин едет на эту войну. Не представляла ничего подобного. Ехала и думала, что я одна такая идиотка, в душе все-таки считала себя ненормальной. А таких, оказалось, тысячи. Конечно, у каждой присутствовал и практический интерес - хотелось заработать, может, и личную судьбу устроить, но наверху, в душе, все-таки жила вера. Мы ехали, чтобы стать нужными, чтобы помочь. Я считала, что женщина должна быть на любой войне. Может, я не могла представить себе другую войну, не такую, как Великая Отечественная. Разве может военный госпиталь обойтись без женщин? Лежат обожженные... Лежат истерзанные... Даже просто руку положить, передать какой-то заряд. Это же милосердие! Это же для женского сердца работа. Встречала там мальчиков, которые сами напрашивались в опасные операции. Они проявляли героизм, не задумываясь. Они погибали.