Между жизнью и честью. Книга I - Нина Федоровна Войтенок
Спустя годы, уже, будучи знаменитым ученым, воспитавшим несколько поколений сотрудников Эрмитажа, Николай Николаевич написал потрясающие откровенностью воспоминания о войне — непарадные и страшные. Советской пропаганде они, конечно, не подходили, и больше 30 лет рукопись пролежала в столе, увидев свет лишь несколько лет назад.
По нашему мнению, на таких книгах нужно воспитывать с юных лет — тогда само слово «война» будет автоматически вызывать физическое отвращение. «Войны, такие, каким их сделал XX век, должны быть начисто исключены из нашей земной жизни, какими бы справедливыми они ни были. Иначе нам всем — конец!» — написал в предисловии к никулинским «Воспоминаниям о войне» директор Эрмитажа Михаил Пиотровский. Это истина, не нуждающаяся в опровержении.
Примечание. Я разместила в своей трилогии воспоминания Николая Николаевича для того, чтобы ещё раз напомнить слова такого же очевидца фронтовых дорог писателя Виктора Астафьева: «Ничего грязнее, жестче, кровавее, натуралистичнее прошедшей войны на свете не было… Надо постоянно напоминать о ней людям, чтобы не забывали. Носом, как котят слепых тыкать в нагаженное место, в кровь, в гной, в слезы, иначе ничего от нашего брата не добьешься».
«Тела убитых красноармейцев немцы втыкали в сугробы ногами вверх в качестве указателей»«Кадровая армия погибла на границе. У новых формирований оружия было в обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных командиров — наперечет. Шли в бой необученные новобранцы…
— Атаковать! — звонит Хозяин из Кремля.
— Атаковать! — телефонирует генерал из теплого кабинета.
— Атаковать! — приказывает полковник из прочной землянки.
И встает сотня „иванов“, и бредет по глубокому снегу под перекрестные трассы немецких пулеметов. А немцы в теплых дотах, сытые и пьяные, наглые, все предусмотрели, все рассчитали, все пристреляли и бьют, бьют, как в тире. Однако и вражеским солдатам было не так легко.
Один немецкий ветеран рассказал мне о том, что среди пулеметчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом — а они все идут и идут, и нет им конца».
* * *«Хорошо, если полковник попытается продумать и подготовить атаку, проверить, сделано ли все возможное. А часто он просто бездарен, ленив, пьян. Часто ему не хочется покидать теплое укрытие и лезть под пули…
Часто артиллерийский офицер выявил цели недостаточно, и, чтобы не рисковать, стреляет издали по площадям, хорошо, если не по своим, хотя и такое случалось нередко…
Бывает, что снабженец запил и веселится с бабами в ближайшей деревне, а снаряды и еда не подвезены…
Или майор сбился с пути и по компасу вывел свой батальон совсем не туда, куда надо…
Путаница, неразбериха, недоделки, очковтирательство, невыполнение долга, так свойственные нам в мирной жизни, на войне проявляются ярче, чем где-либо.
И за все одна плата — кровь.
Иваны идут в атаку и гибнут, а сидящий в укрытии все гонит и гонит их. Удивительно различаются психология человека, идущего на штурм, и того, кто наблюдает за атакой, — когда самому не надо умирать, все кажется просто: вперед и вперед!
* * *Однажды ночью я замещал телефониста у аппарата. Тогдашняя связь была примитивна, и разговоры по всем линиям слышались во всех точках. И я узнал, как разговаривает наш командующий И. И. Федюнинский с командирами дивизий: „Вашу мать! Вперед!!! Не продвинешься — расстреляю! Вашу мать! Атаковать! Вашу мать!“…
Года два назад престарелый Иван Иванович, добрый дедушка, рассказывал по телевизору октябрятам о войне совсем в других тонах…»
* * *Если бы немцы заполнили наши штабы шпионами, а войска диверсантами, если бы было массовое предательство и враги разработали бы детальный план развала нашей армии, они не достигли бы того эффекта, который был результатом идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат. Я видел это в Погостье, а это, как оказалось, было везде.
На войне особенно отчетливо проявилась подлость большевистского строя. Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных, интеллигентных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило то же самое, но в еще более открытой, омерзительной форме.
Приведу пример. Из высших сфер поступает приказ: взять высоту. Полк штурмует ее неделю за неделей, теряя множество людей в день. Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи прописали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть четырнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию… «Вперед!!!», и все. Наконец, какой-то солдат или лейтенант, командир взвода, или капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие, восклицает: «Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка! Она его не пробьет!»…
Сразу же подключается политрук, СМЕРШ и трибунал. Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении, свидетельствует: «Да, в присутствии солдат усомнился в нашей победе». Тотчас заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию, и готово: «Расстрелять перед строем!» или «Отправить штрафную роту!», что то же самое. Так гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом, люди. Остальные — «Вперррёд, в атаку!», «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики!» А немцы врылись в землю, создав целый лабиринт траншей и укрытий. Поди, их достань!
Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат.
* * *«Выйдя на нейтральную полосу, вовсе не кричали „За Родину! За Сталина!“, как пишут в романах. Над передовой слышен был хриплый вой и густая матерная брань, пока пули и осколки не затыкали орущие глотки.
Не было на передовой: „За Сталина!“. Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Все это накипь…»
«Войска шли
