Лев Осповат - Гарсиа Лорка
– Еще раз. Отчаянней. Con duende!
– Как это в конце концов понимать: con duende? – взмолился однажды Рамон, вытирая лоб.
Федерико усмехнулся.
– А вот послушай. Послушайте! – возвысил он голос, но актеры и так уже окружили его, предвкушая очередной рассказ. – Как-то раз андалусская кантаора Пастора Павон, по прозвищу «Девушка с гребнями», – сумрачная испанская душа, не уступающая по силе воображения самому Гойе, – пела в одной из крохотных таверн Кадиса. Голос ее был подобен расплавленному олову, и в то же время казалось, будто он порос мохом. Она играла своим голосом так, что он то запутывался в ее волосах, то нырял в бокал мансанильи, то терялся в дальних зарослях кустарника. Но напрасно: все было бесполезно. Слушатели оставались спокойными.
Был среди них великолепный босяк Игнасио Эспелета, – и Федерико, чуть втянув голову в плечи, стал похож на старую, мудрую черепаху, – тот, которого спросили однажды: «Почему ты не работаешь?», и он, презрительно усмехнувшись, ответил. «Зачем мне работать, ведь я из Кадиса!»
Была там Элоиса, проститутка из Севильи, – Федерико надменно выпрямился, – прямая наследница легендарной Соледад Варгас, которая когда-то не согласилась выйти замуж за Ротшильда, посчитав его недостойным себя. Были там и братья Флоридас – люди называют их мясниками, на самом же деле они скорее древние жрецы, приносящие и поныне тельцов в жертву языческим богам. А в углу, с лицом, напоминающим критскую маску, сидел величественный скотовод дон Пабло Мурубе.
Пастора Павон кончила петь посреди молчания. Один только человечек – знаете, вроде тех крошечных плясунов, что выскакивают порой из водочных бутылок, – саркастически промолвил вполголоса «Ура, Париж!», как бы желая сказать: «Для нас тут не имеют значения ни способности, ни техника, ни мастерство. Нам важно другое».
Тогда «Девушка с гребнями» взвилась как безумная. Растерзанная, словно средневековая плакальщица, она осушила единым духом большой стакан огненного ликера и, усевшись, запела снова – без голоса, без дыхания, без нюансов, опаленным горлом, но... con duende. И как запела! Ее пение было уже не игрой, ее песня лилась кровавым ручьем...
Ну, отдохнули? Тогда еще разок – выход Солдата и пономаря!
Так проходили вечера, ночи. Не успев как следует отоспаться, студенты спешили на лекции, а Федерико мчался то договариваться насчет декораций, то получать рабочую одежду для труппы, то заказывать афишные щиты с эмблемой «Ла Барраки». Казалось бы, ни для чего иного времени не оставалось, но он ухитрялся еще выступать с лекциями, бывать на всех мадридских премьерах и шумно веселиться в компании приятелей. Именно в эти месяцы он выполнил, наконец, обещание, данное Аргентините в Нью-Йорке, – помог ей подготовить концертную программу из тринадцати народных песен, которые сам же выбрал, обработал и гармонизовал.
Первый вечер Аргентиниты, состоявшийся в марте 1932 года, публика встретила настороженно: выступление популярной балерины в роли певицы – не причуда ли? Но с каждой песней ледок таял. Голос Аргентиниты – грудной, не очень сильный, вздрагивавший от волнения, – как нельзя лучше подходил к этим песням, которые давно уже покоились в антологиях и музыкальных сборниках под именем «памятников народного творчества», а тут вдруг ожили и оказались свежими, трепетными. Нравилось и то, как сдержанно пользовалась исполнительница своим пластическим даром, не пытаясь изобразить содержание песни, а лишь намекая на него – жестом, костюмом, деталью реквизита, предоставляя фантазии зрителя дорисовать историю хвастливого Пакиро или маленьких пилигримов, которых поженил сам римский папа.
Не все, правда, были довольны. Знаток испанского фольклора дон Хесус де Салаверра, завидев Федерико в антракте, еще издали погрозил ему пальцем.
– Друг мой, – с искренним сокрушением сказал он, ухватив Федерико за пуговицу, – ну, что вы сделали из прекрасной песни пятнадцатого века о трех морисках из Хаэна! Я оставляю на вашей совести элегическое вальсообразное вступление – оно, пожалуй, даже удачно оттеняет дикую печаль старинной мелодии. Но текст! Вы позволили себе не только сократить его, оставив пять из семи строф, но и переменить их местами, так что вторая стала у вас последней. В оригинальном тексте – законченный сюжет. Путник, встретив трех морисок – Аксу, Фатиму, Марьен, – объясняется в любви всем трем и получает заслуженный отказ: кто влюблен в трех разом, не найдет взаимности ни у одной. А что осталось у вас? Объяснение в любви, описание трех морисок – значительно расширенное по сравнению с оригиналом, хотя и выдержанное в истинно народном духе, признаю; а затем девушки называют свои имена, и песня обрывается, оставляя слушателей в неведении – что же дальше?
Осторожно высвободив пуговицу, Федерико ответил неожиданной просьбой. Не будет ли дон Хесус так любезен напомнить ему фабулу старинного романса о графе Арнальдосе?
– О графе Арнальдосе? – несколько опешил тот. – Охотно, хотя – не обижайтесь на старика! – поэту следовало бы знать наизусть этот романс, который многие исследователи ставят выше лучших стихотворений Гейне. Ну-с, утром Иванова дня граф Арнальдос, отправившись на охоту, подскакал к берегу моря и увидел чудесную галеру, – следует описание галеры, – на борту которой стоял моряк и пел песню, настолько прекрасную, что волны кругом успокаивались, рыбы всплывали наверх из глубин, а птицы из поднебесья опускались на мачты, лишь бы услышать ее. «Моряк, молю тебя богом, – воскликнул Арнальдос, – спой мне еще раз эту песню!» И ответил моряк: «Я спою эту песню только тому, кто отплывет со мною».
Федерико учтиво поблагодарил. А не скажет ли дон Хесус: классическая, так превосходно изложенная им версия знаменитого романса – является ли она самой ранней?
Собеседник подозрительно покосился. Его молодой друг, вероятно, слыхал о работе Менендеса Пидаля? Ах, он заглядывает в «Журнал испанской филологии»? – кто бы подумал! Ну да, дон Рамон блестяще доказал, что версия, сохранившаяся в памяти марокканских евреев, – та, что вдвое длиннее, – является более древней, скорее всего – первичной. Однако какое, собственно, это имеет значение?
– Дело в том, – отвечал Федерико еще учтивее, – что древняя-то версия как раз обладает законченным сюжетом. Слушатели не остаются в неведении – что же дальше? Граф Арнальдос – или инфант Арнальдос, как называют его по-старинному в этой версии, – послушавшись моряка, всходит на корабль, который оказывается пиратским судном. Сонного, его заковывают в цепи; проснувшись, инфант молит не причинять ему зла: он сын короля французского и внук португальского, потерявшийся семь лет назад.
Теперь уже он держал за пуговицу дона Хесуса, читая наизусть:
Сказал тут моряк инфанту: – Если правда, что ты сказал,ты – наш инфант Арнальдос, тебя нам пришлось искать. —Плывут в родной его город, поднял корабль паруса.Турниры, еще турниры – ведь граф нашелся опять.
– Как видите, никаких загадок. Обычный романс с приключениями и узнаваниями. Почему же народ признал и полюбил не эту версию, а позднейшую, с усеченной концовкой и, в сущности, необъяснимую?
– Ну, раз вы такой знаток, – пожал фольклорист плечами, – то вам должен быть известен традиционный обычай петь только начало романсов, не доводя их до конца...
– Вот именно! – перебил его Федерико. – А разве не выразилась в этом драгоценная черта нашей народной поэзии, – стремление к недосказанности, открывающее простор воображению? И не этим ли стремлением руководствуется народ, когда он сокращает песню и переделывает ее по своему вкусу?
– Так то народ... – начал было дон Хесус, но, встретив насмешливый взгляд Федерико, вдруг осекся, сам не зная почему.
Во втором отделении наибольший успех имела андалусская песня «Соронго» – Аргентинита исполняла ее в наряде танцовщицы. На низких нотах вступил оркестр; чуть отстав, защелкали кастаньеты, и вдруг музыка оборвалась на полутакте, и в тишине раздался воинственный стук каблуков – его Федерико специально вписал в партитуру. Опять зазвучала музыка, и лишь тогда, вплотную приблизившись к рампе, Аргентинита запела:
Когда женихом моим был ты,тогда по весне из-за лесаподковы коня звенели —четыре серебряных всплеска.Луна – небольшой колодец,цветы – какая цена им!А дороги руки твои,когда меня обнимают.А дороги руки твои,когда по ночам обнимают.
Еще грохотали аплодисменты, но Федерико встал в своей ложе, и по этому условному знаку в разных концах зала поднялись юноши и девушки и начали пробираться к выходу – предстояла очередная репетиция «Ла Барраки».
Заявившийся на одну из таких репетиций репортер газеты «ABC» поморщился, увидев Федерико, одетого, как и все остальные, в голубой комбинезон – «мо-но» с эмблемой «Ла Барраки» на груди.
