А Пыльцын - Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

А между тем пополнение шло, но на этот раз с меньшей интенсивностью. Видимо, затишье на фронте, отсутствие широкомасштабных, активных боевых действий не давали повода военным трибуналам "ковать" для нас кадры штрафников.

Правда, как мне кажется, впервые за все время существования нашего штрафбата стала появляться у нас, хоть и редко, но новая категория штрафников: бывших офицеров, осужденных еще в первые годы войны и даже до ее начала и отбывших уже некоторую часть своего длительного наказания либо в тюрьмах, либо в лагерях. Как стало нам понятно, их на фронт не этапировали, как уголовников в штрафные армейские роты, а направляли исключительно на добровольных началах, хотя, наверное, и в сопровождении какой-то охраны.

Тогда уже вся страна наша чувствовала приближение конца войны, и многие заключенные, в ком сохранилось еще понятие патриотизма, понимали, что придет она, долгожданная и теперь уже неизбежная, Победа, а потом и пора их освобождения, а может, даже амнистия по случаю Победы. И вот тогда им, избежавшим войны и, если хотите, участи погибнуть в ней, как миллионам соотечественников, нелегко будет возвратиться в уже другое, опаленное тяжелейшей войной общество, победившее врага в смертельной схватке. Нелегко будет жить им среди тех, у кого родные погибли в боях за Родину, положив свои жизни на алтарь Победы над фашизмом.

Такие вот раздумья и приводили многих к решению просить о замене оставшихся сроков лишения свободы на отправку в действующую армию, пусть и в качестве штрафников. Далеко не всем просившимся оттуда на фронт такую возможность предоставляли. Но случаи такие были не единичными вплоть до самого начала Берлинской операции.

В общем, формирование и обучение шло установленным порядком, боевая учеба была весьма напряженной. Как всегда, особое внимание обращалось на штрафников - бывших офицеров тыловых служб, а также летчиков, танкистов и вообще на всех, у кого были слабые навыки владения оружием и недостаточная маршевая подготовка. А тем более, на бывших заключенных, которые были и физически слабее других, и оружие давно в руках не держали.

Во взводах было пока максимум по 7-10 человек, и это давало возможность взводным командирам даже составлять при необходимости индивидуальные графики занятий и тренировок, подбирая себе помощников из числа имеющих боевой пехотный опыт штрафников.

В большинстве своем обучаемые понимали, что именно здесь полностью оправдывает себя суворовская "наука побеждать", в частности ее постулат "тяжело в учении - легко в бою". А часть штрафников, считавших себя "смертниками", начинали понемногу понимать, что они не пойдут в бой в качестве "пушечного мяса", а их учат лучше действовать на поле боя, чтобы сохранить свою жизнь, уверенно поражая противника. И чаще всего это помогало им понимать необходимость этой напряженной боевой учебы, как говорят, до седьмого пота.

Контроль за ходом боевой подготовки, тем не менее, был организован штабом хорошо. Заместители комбата, начальники служб постоянно находились в ротах и взводах. Нам, командирам подразделений штрафников, эта учеба доставалась иногда ничуть не легче, чем обучаемым.

Нашли тогда в каком-то карьере подходящее место для стрельбища, где вели огонь по мишеням из всех видов стрелкового оружия, а из ПТР - по брошенному немцами подбитому и сгоревшему самоходному орудию "фердинанд". В ближайшем лесочке даже был огорожен участок - полигон для минометных стрельб. И почти ежедневно наши минометчики били туда с закрытых позиций.

В общем, изобретательности и выносливости наших командиров подразделений и офицеров спецслужб батальона можно было позавидовать. И главным стимулом всего этого был, конечно, не столько неусыпный контроль штаба и командования батальона, сколько желание избежать ввода в бой неподготовленных людей.

Определенное оживление у нас вызвала еще одна новинка - обучение командиров рот верховой езде. Мало ли в каких ситуациях это могло пригодиться. А возникла эта новинка потому, что кто-то где-то реквизировал несколько верховых лошадей с полной лошадиной амуницией - под седлом. Это горячо одобрил комбат наш, видимо не один год своей армейской службы проведший в седле. А может быть, это именно по его распоряжению и добыли нам славных, крепких лошадок. Одного красивого гнедого жеребца, степенного, спокойного, Батурин облюбовал себе. Мне же достался молодой, серый в яблоках, строптивый, беспокойный конь. Он постоянно прядал чуткими, подвижными ушами и нередко недовольно скалил свои крупные молодые зубы. Когда я видел, как ловко, несмотря на свой внушительный живот, взлетал в седло и как влитой сидел в нем комбат, и как он демонстративно гарцевал на своем красавце, я впервые позавидовал этому совершенному умению Батурина и тоже загорелся идеей освоить этот непривычный для меня способ передвижения, хотя понимал, что владеть им так, как комбат - цель недостижимая.

Надо сказать, нелегким делом это оказалось. Первые дни моих упражнений в езде не приносили мне ни удовольствия, ни результатов. После двух-трех часов ежедневных упорных тренировок отчаянно болели все мои "седалищные" места. Но цель поставлена, и день за днем, хоть и без восторга и страстного желания, но я снова забирался в седло и, еще не очень понимая разницу между рысью и галопом, иногда доводил своим неумением моего рысака, да и себя тоже, до "взмыленности".

Один мой боец-штрафник, видимо бывший кавалерист, увидев мои несуразности в обращении с конем и в овладении искусством верховой езды, вызвался быть моим учителем, а заодно и коноводом. Он умело ухаживал за конем, давал мне уроки, после чего и лошадь ко мне стала относиться спокойнее, и я стал уже прямее держаться в седле, увереннее и более умело опираться на стремена.

Шел конец декабря 1944 года. Новый, 1945-й, год мы в батальоне встретили за общим столом. В этом торжестве приняли участие и сам комбат, и все его заместители, штаб, начальники служб и офицеры подразделений. Такое дружное застолье было у нас впервые. Подобное же, но более грандиозное и по масштабу и по значению случилось только когда закончилась так всем опостылевшая, но и ставшая уже, как ни парадоксально, привычной для нас война. Это было под Берлином, в первый День Победы, 9 мая 1945 года, "весной, в начале мая", как писал я Рите еще в декабре сорок четвертого.

Но тогда до победы было далеко. Впереди были ожесточенные бои за Варшаву, нелегкий путь к границе фашистской Германии, а дальше - на Берлин. И кто знал, кому суждено туда дойти, а кому остаться навечно в польской или немецкой земле. К новогоднему вечеру я спешно подготовил несколько стихотворных посвящений моим боевым друзьям, и как тепло они были приняты. Даже Батурин, не щедрый на положительные эмоции, аплодировал. Оказалось, что близко к Новому году был день рождения у Пети Смирнова, у Саши Шамшина, моего тезки и почти ровесника, да и у моего бывшего ротного, теперь замкомбата Ивана Матвиенко.