А Пыльцын - Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

И надо же, метрах в трех-пяти конь встал как вкопанный, а Рита, раскрасневшаяся, с растрепанной прической, выбившимися из-под шапки и развевающимися по ветру волосами, счастливая, не очень ловко, но резво спрыгнула на землю, и я едва успел ее подхватить.

Восторгам ее не было конца, и на мой вопрос, как чувствовала она себя в седле, не болит ли у нее что-нибудь, ответила: "Что ты, это было так здорово!" Может, подумал я, она не только в балетной школе училась, но и брала уроки верховой езды? На это предположение она ответила, что вообще в седле была впервые. Мое удивление было, наверное, таким искренним и неподдельным, что Рита сказала, будто всегда мечтала быть наездницей, и это, может быть, и помогло ей адаптироваться в этой роли.

Это потом мне пришла мысль о ее каком-то особом отношении к животным, а вернее - их к ней. И вот почему. Я всегда замечал, что к Рите часто необычно льнут животные. Даже домашняя кошка всегда была рядом с ней, хотя длинношерстные, сибирские вообще, вроде бы, не любят ласк.

А как-то уже в 70-х годах мы отдыхали в Пятигорском военном санатории. Естественно, захотели навестить место дуэли и первого захоронения Лермонтова. Когда мы стояли у ограды его могилы, вдруг увидели спускающегося со стороны горы Машук молодого оленя. Мы притаились, боясь спугнуть его. Но, надо же, он шел прямо на нас и подошел именно к Рите, ничуть ее не опасаясь. Я даже успел сделать несколько снимков, хранящихся у меня до сих пор, как подтверждение и этой удивительной встречи, и моих догадок о том, что и тогда конь мой как-то по-особенному бережно нес на себе эту необычную всадницу, хотя и галопом!..

Хозяйка дома, в котором я квартировал, и ее прелестная дочь оказали Рите очень теплый прием, думаю, просто как жене советского капитана. Они и именовали ее не иначе, как "пани Капитана".

Когда Рита собралась уезжать, я снова проводил ее до шоссе.

Это был конец декабря 1944 года, и до наступления на Варшаву, которого мы ожидали со дня на день, Рита еще раз, уже в январе, навестила меня. Ее мама, Екатерина Николаевна, была в госпитале авторитетным врачом, с которой считались и коллеги, и начальник госпиталя. Да и Рита сама своим самоотверженным служением медицинскому делу на войне и милосердием своим, проявленным к раненым, тоже заслуживала хорошего отношения со стороны руководства госпиталя. Наверное, поэтому стали возможны эти краткосрочные отпуска. К тому же в этот период затишья в боевых действиях фронта госпиталь работал спокойно, размеренно, без авралов. А нашу фронтовую свадьбу восприняли в госпитале серьезно, без скептицизма.

С последнего, январского, визита Риты ко мне, в Буду Куминьску, прошло совсем немного времени, как батальон пошел в наступление на Варшаву, и уже там, перед выходом на границу с Германией, мне удалось перевести Риту из госпиталя к себе, в наш штрафной батальон, но уже в батальонный медпункт, обеспечивающий оказание помощи раненым непосредственно на поле боя...

А теперь вернемся немного назад...

ГЛАВА 9

Политпрокламатор. Подготовка к боям. Освобождение Варшавы. Банк. Кутно, "Потомок фрица". Свадебное путешествие в штрафбат. Германия, месть танкиста. Штаргард, Альтдамм. Герой

Ястребков. Боевое крещение Риты. Приезд

Рокоссовского. Бросок на юг

"Ну и везунчик ты, Шурка!" - вспомнились мне слова деда моего, сибиряка, чалдона, Данилы Леонтьевича Карелина, когда мне удалось в этот же день из Лохува счастливо добраться попутными машинами до места на шоссе, откуда рукой подать до указанных мне на карте комбатом польских деревушек.

Да и сам дед мой тоже был "везунчиком", когда он, по его рассказам, в молодости хаживал на медведя с рогатиной и, кажется, раз 18 весьма удачливо. Да, помню, и сам видел его удачливость, когда я на время своих зимних каникул, классе в 3-м или в 4-м, приезжал к нему в таежный поселок Сагды-Биру (недалеко от Биробиджана). Тогда после трехдневной охоты в дальневосточной тайге он вдруг прибежал домой, срочно запряг в сани свою лошаденку и уехал снова в тайгу, а назавтра привез лежавшего во всю длину саней убитого тигра, хвост которого волочился по снежной колее. Тогда впервые я увидел настоящего тигра. Так что "везунчиком" я был, наверное, в своего деда.

Еще засветло я добрался до этих польских деревушек и без труда нашел штаб батальона.

Разыскал вначале начштаба Филю Киселева, а узнав у него, где сейчас Батурин-комбат, направился к нему с докладом, радуясь, что успел вовремя и что не придется искать оправданий за опоздание.

Как произошла наша встреча, я уже рассказывал в предыдущей главе. А здесь, в этих деревушках, наши дни были загружены и освобождением отвоевавшихся штрафников, и формированием новых подразделений. Много времени уходило на написание подробнейших боевых характеристик или переписывание тех, которые казались комбату или его замполиту майору Казакову неубедительными, или, по их выражению, завышенными.

Формирование же новых подразделений здесь происходило тоже по-новому. Чтобы комсостав рот, взводов и других подразделений батальона "не скучал", комбат приказал новых штрафников принимать во всех ротах, формировать все штатные взводы, хотя и весьма малочисленные, а затем уже вместе сводить их под командованием того ротного командира, которому выпадет судьба вести новую сводную роту в очередной поход. Главным недостатком этого метода не один я считал то, что при этом и командиры сводных подразделений плохо знали большинство своих бойцов, и сами бойцы не чувствовали "локтя" друг друга. В бою же это важнее важного! Но приказ есть приказ. Многие из нас догадывались: свое новшество Батурин ввел, чтобы лишить офицеров-командиров времени для разрастания недовольства столь своеобразным его, Батурина, отношением к личному составу, которое проявилось во время наступательных боев на Наревском плацдарме.

Конечно, это не давало возможности командному составу сильно расслабляться в условиях определенной разрядки после длительных и очень напряженных боевых действий, и давать волю разгулявшимся нервам после боев, тем более что здесь появилась реальная опасность успокаивать эти нервы тем самым "бимбером", которого у поляков было, как говорится, не меряно, особенно в обмен на какие-нибудь трофейные безделушки вроде часов, зажигалок, портсигаров и т.д.

В общем, на многое хватало времени, но никаких "песенных вечеров", как в Белоруссии, не наблюдалось. Общее настроение было вовсе не песенным, тем более что все мы ожидали нового наступления.

Новый комбат установил и новый порядок питания командного состава, пока батальон находился вне боевых действий. Если раньше все мы питались из общего солдатского котла и только дополнительный офицерский паек отличал наше меню от содержимого котелков штрафников, то теперь штатные офицеры питались отдельно от них, в так называемой "столовой", которая располагалась в более или менее вместительном помещении. Готовили нам отдельно, не скажу, что заметно лучше, чем в ротной походной кухне, но зато ели мы уже не из котелков, а из алюминиевых мисок. Наше меню изредка разнообразил перепадавшим на нашу долю коровьим молоком неутомимый и изобретательный начпрод Моисей Зельцер.