Виталий Чечило - На задворках Cовдепии

Трудность, с которой сталкивается теория террористической войны, заключается в необходимости рассматривать эту форму войны как проявление силы и выделить ее как особый тип среди других типов войн. Как нам представляется, для понимания сущности террористической войны весьма важным и плодотворным будет отделить ее от партизанской войны, или герильи.

Традиционная теория войны интерпретирует войну как форму осуществления власти. Это совершенно в духе дефиниции войны у Клаузевица как продолжения политики другими средствами. В основе террористического мира лежит некий баланс устрашения, и такой мир является бессилием и неспособностью вести войну. Террористическая война как парная категория террористического мира в конечном счете была бы тождественна такой форме мира. Невозможно вести войну, которая не является выражением силы и не допускает боевых действий. Возможно, именно это является основанием того, почему Арон, несмотря на то, что он называет такой мир «террористическим», не говорит о террористической войне.

Хотя войны действительно являются проявлением силы и власти, однако воля к войне – это всегда также и признак бессилия, свидетельство конца политической логики.

Шкалу напряжения политической действительности войны можно провести между противоборствующими силами. Крайние полюса политики – сверхсила и бессилие, и если на одном из этих полюсов война занимает место политики, то следствием этого является террор. «Сущность войны изменилась, сущность политики изменилась, следовательно, должно измениться и отношение политики к ведению войны», – пишет Эрих фон Людендорф в своей книге «Тотальная война» (1935). Вывод, который он сделал, таков: «Поэтому политика должна служить ведению войны». Там, где война более не является средством политики, политика бессильна. Но прокламация тотальной войны, как ее требовал Людендорф, всего лишь следствие политического бессилия и еще не соединена, как в террористической войне, с бессилием военных.

Террористическая война определяется как тотальная не просто особой методой ведения войны, поскольку подчинение политики ведению войны характеризует также и любую другую войну. Наряду с классическими формами войны, террористическая война, на основе осуществляющегося в ней синтеза политического и военного бессилия в противоположность сверхсиле, представляет собой некий более широкий тип войны.

Мыслить террористическую войну и постигать ее в понятиях – это еще отнюдь не доказательство ее фактического существования, даже после сентябрьских событий. Бесспорно, террор – это часть нашего жизненного мира, однако отдельные акции еще не являются террористической войной, сколь бы немыслимыми и ужасными не были бы они в своем действии. Бессилие в роли силы открывает перед террористической войной перспективу планирования, какой еще не знал террор как акция.

Подобно тому как игра уводит человека в мир видимости, бессильная неспособность действовать политическими или военными средствами склоняет к производству неких образов надежды, лишенных при этом какого бы то ни было религиозного основания. Эти образы внушают освобождение от времени и структур действительности человеческого бытия и открывают таким образом пространство действия, которое, конечно, отнюдь не есть видимостью, а напротив, в высшей степени реально. В таком пространстве террор напрашивается сам собой как возможность энергичной жизни в действительности бессилия. Единственная оставшаяся сила, бессилие, голая жизнь, провозглашаются оружием.

Замещение категории силы категорией бессилия порождает массу вопросов касательно того, как можно сражаться в такой войне: Где место террористической войны? Каким является ее время? Как обстоит дело с ее силой? Даже на вопрос о том, кто является субъектом такого рода террористических событий, мы не можем ответить сразу. Террорист, вероятно, знает, что такое террор, и знает то, что он творит террор, но является ли он в силу этого и субъектом такой войны?

Победив террористов, нельзя одержать победы над террором, над субъектом этой войны, ведь террористы лишь воплощают собой террор. Они сами живут, не опираясь на будущее, они не являются субъектом своих действий; эти действия происходят от бессилия. Субъектом террористической войны – на основании безнадежности террористов и видимом характере их силы (как и в игре, чьи творения лишь видимость и нереальность) – выступают не «игроки», а сама террористическая война. Именно это является основанием того, почему террор как война, а не просто как отдельная террористическая акция, чреват чудовищной опасностью. Решающим для возникновения террористической войны является то, удается ли разжечь искру деструкции, которая взорвет бочку с порохом, что позволит террору стать войной и разжечь пожар.

Игра, как и террористическая война, посредством видимости полагается на идентификацию зрителей с действующими лицами. Для террора зрители образуют необходимый элемент, ибо их реакция означает признание бессилия в качестве силы. Взволнованность, на которой спекулировали преступники в Нью-Йорке и которую можно было проследить прежде всего по реакции в Интернете, в исламских странах и Китае проявилась явно в качестве симпатии (не правительств, а населения), а на Западе – как соединенная со страхом зачарованность. Важнейшая составляющая видимости – фантазия. Прежде всего именно она требуется для террористической войны.

Поскольку террористическая война, как и игра, пытается превратиться в зеркало жизни и в созерцание человеческим бытием самого себя, любая затрагиваемость, будь то в форме согласия или беспокойства и страха, может использоваться в качестве средства борьбы.

Если представляется достаточно сложным выявить некую параллель между террористической войной и одним из классических типов войны, то все же возможно провести параллель в отношении метода ведения войны. Элементы партизанской тактики вошли в террористическую войну, но были трансформированы, причем таким образом, что они теперь стали не определенным средством ведения войны, а видом самой войны. Точно так же как и террористическая война, партизанская война представляет собой довольно позднее явление. Хотя партизанская война это особый вид борьбы, а не какой-то особый вид войны, она характеризуется, как и террористическая война, нерегулярностью. К тому же партизанская война или герилья – это знак безвластия и бессилия. Партизан или герильер появляется впервые в испанской войне против Наполеона в 1808 году, однако только после того, как была повергнута регулярная испанская армия. В военном отношении вплоть до конца Первой Мировой войны партизан оставался незначительной фигурой.