Пауль Шмидт - Переводчик Гитлера

Мое впечатление от этого разговора подтвердилось последующим развитием событий. Гитлер никогда больше не виделся с Леопольдом, все в Бельгии осталось по-прежнему. Администрация не сменилась, а положение с продовольствием осталось таким же плохим; бельгийские военнопленные не были освобождены до конца войны; сам Леопольд оставался пленником и был даже вывезен в Германию, несмотря на его протесты, незадолго до окончания войны. Гитлер никогда не простил ему отказа от его предложений в Берхтесгадене. «Он не лучше, чем остальные короли и принцы»,? случайно услышал я однажды его высказывание, хотя до того визита он отзывался о нем с уважением: «Король Леопольд предотвратил ненужную бойню в 1940 году».

Мой отчет об этой встрече сыграл свою роль в 1945 году во время дискуссий в Бельгии насчет возвращения короля на трон. Его назвали «Отчет Шмидта». Я узнал об этом лишь много позже, почти случайно. Оказалось, что союзники нашли лишь один из моих отчетов о данном разговоре, а, возможно, самый важный отчет, содержавший предложение Гитлера за чаепитием, очевидно, затерялся. В самом деле, бельгийский представитель расспрашивал меня о разговоре между Леопольдом и Гитлером, но так как в 1945 году иногда склонялись к мистификациям относительно допросов немецких официальных лиц, я так и не видел своего собственного отчета и мне не сказали, чем в действительности кончилось дело. Я мог бы легко прояснить любые темные места, о которых мне было известно.

Позднее я узнал, что точность моего отчета подвергалась сомнению. Предполагалось, что некоторые слова короля я передал так, как понравилось бы Гитлеру, а не так, как они на самом деле прозвучали. Это было абсолютно неверно, во-первых, потому, что Гитлер в то время обычно не просматривал мои отчеты, и, во-вторых, потому, что мне не было никакого резона проявлять ясновидение в 1940 году относительно спора о бельгийском троне в 1945. Что касается меня, то у меня сложилось впечатление, которое сохраняется до сих пор, что Леопольд ни в чем не уступил Гитлеру и в своем отчете я все передал правильно. Достаточно лишь взять на себя труд прочесть отчет в немецком оригинале с необходимым пониманием политической ситуации.

Из Берхтесгадена я поехал с Риббентропом в Вену. Там, 20 ноября, Венгрия присоединилась к Пакту трех держав. В замке Бельведер были предусмотрены все необходимые церемонии? снова были поставлены подписи и нарисованы японские иероглифы, и я снова зачитал сложную заключительную часть с датами, проставленными на немецкий, фашистский и японский манер.

Два дня спустя мы уже были в Берлине. Генерал Антонеску, глава румынского государства, впервые встретился с Гитлером 22 ноября. Этот румын с виду напоминал прусского кадрового офицера, он получил образование во Франции, в последующие годы стал одним из близких друзей Гитлера, а на фотографиях стоит к нему даже ближе, чем Муссолини. К нему, единственному из иностранцев, Гитлер обращался за советом по военным вопросам, когда оказывался в затруднительном положении.

Антонеску до мозга костей оставался ярым противником большевиков и славян и не скрывал этого в Берлине. Он категорически выступал против решения венского арбитража насчет передачи Венгрии Трансильвании, которую называл «колыбелью Румынии». Перед встречей с Гитлером ему твердили, что он не должен говорить ни слова против принятого решения. В течение двух часов он только об этом и говорил. «Это всегда производило не меня впечатление»,? часто повторял потом Гитлер в моем присутствии. На мой взгляд, Антонеску, с его французской манерой разговора, был риторическим антиподом Гитлера. Но он произносил длинные речи совсем как Гитлер, обычно начиная с создания Румынии и сводя каким-то образом все сказанное к ненавидимой им Венгрии и к возврату Трансильвании. Ненависть к Венгрии тоже сближала его с Гитлером, который терпеть не мог мадьяр.

Антонеску прибыл в Берлин по случаю большого представления, поставленного с обычными театральными эффектами, чтобы отпраздновать присоединение Румынии к Пакту трех держав. Два дня спустя, 24 ноября, состоялось еще одно празднество в большом зале новой рейхсканцелярии в честь присоединения Словакии.

Год, оказавшийся таким беспокойным для меня, так же беспокойно и закончился. Во второй половине дня накануне Рождества я, ни о чем не подозревая, переходил через Вильгельмплац, собираясь праздновать Рождество дома с родными. Не успел я дойти до метро, как меня окликнул один из коллег: «Счастливого пути!» Я удивленно спросил его, что он имеет в виду. «Как, разве ты не знаешь, что сегодня летишь в Париж?»? ответил он. Я поспешил обратно в бюро. Пилот, мой тезка, как раз звонил по телефону. «Мы должны вылетать очень скоро, если хотим засветло приземлиться в Ле Бурже»,? сказал он. Через полчаса группа из трех человек и я уже летели над озером Гавель. «Совсем не то направление нужно было взять в канун Рождества»,? с досадой говорили мы друг другу.

Целью моей поездки было участие в переговорах Гитлера с адмиралом Дарланом в поезде Гитлера где-то к северу от Парижа. Гитлер находился совсем не в рождественском настроении, в течение получаса упреки так и сыпались на французского адмирала. «Почему сместили Лаваля?? кричал фюрер.? Это дело рук антигерманских интриганов из окружения маршала Петена».

Гитлер горько жаловался на Петена, который отклонил его приглашение присутствовать на погребении останков герцога Рейхштадтского, сына Наполеона. Гитлер, в качестве широкого жеста, приказал перенести их из Вены в Париж. Причина отказа Петена каким-то образом дошла до Гитлера? старый маршал опасался, что немцы похитят его. «Это оскорбительно, так не доверять мне,? вопил Гитлер вне себя от ярости,? когда у меня такие хорошие намерения».

Дарлану едва ли удалось сказать хоть три предложения в ответ, но то, что он сказал, представляло интерес. До того как стали известны условия перемирия с Германией, он раздумывал? потопить французский флот, или отвести его к Африке или Америке, или предоставить в распоряжение Великобритании. Когда он услышал, каковы условия перемирия, то понял, что Франция еще сможет играть какую-то роль в Европе, и поэтому решил служить под руководством Петена. Дарлан, между прочим, произвел на меня впечатление своей нескрываемой враждебностью по отношению к Англии в этом и в других случаях.

Гитлер резко закончил разговор. Я отправился обратно в Париж вместе с французским адмиралом и с удовлетворением отметил, что вся эта сцена не затронула создателя современного французского военно-морского флота. В дороге он как ни в чем ни бывало благодушно беседовал со мной, потчуя занимательными историями; его полнейшее безразличие меня поразило.