На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский
А пока что целыми днями прогуливаюсь по набережной, смотрю на виднеющийся в дымке тумана Ливадийский дворец, на неповторимое по своей гамме цветов Черное море и на синее чистое небо, по которому теперь уже не снуют гитлеровские воздушные пираты.
Заезжали навестить меня Петр Михайлович Пузыревский и Боря Михайлов. Настроение у них бодрое, хорошее. Хвалились, что после приведения войск в порядок и короткого отдыха нас, видимо, всех перебросят куда-нибудь туда, к вам поближе. Ура, товарищ! Может, нам повезет и мы снова будем вместе?
Мое вам красногвардейское рукопожатие и привет. Кувакин».
Как не радоваться такому письму! Ведь Кувакин избавился от многих слабостей, стал человеком с твердым характером и такими же твердыми чувствами. Совсем не плохо, если он приедет к нам. С ним никогда тоскливо не будет, а развеселить может, это по его части. И в бою он всегда спокоен и бесстрашен. Кто бы мог подумать, что до воины Виктор Петрович был сугубо гражданским инженером-механиком.
Письмо прочитано, и мы с полковником Слюниным выезжаем на проверку хода строительства оборонительного рубежа «Скала». Такое громкое название рубеж получил потому, что опоясывал своими укреплениями небольшой зеленый городишко Скала-Подольская, покоящийся, видимо, на скальном основании.
Последние несколько дней мы все время занимались вопросами маскировки. Когда находишься в обороне, да еще довольно длительно, есть время кое о чем подумать.
У нашего начальника инженерных войск фронта генерала И. П. Галицкого, человека, несомненно, одаренного, знающего военно-инженерное дело, и изобретателя по складу своего пытливого мышления, возникает одна хорошая идея за другой. И хотя еще до войны его кое-кто в шутку называл «сапер-водичка», подчеркивая этим, будто он только и занимается форсированием рек, на самом деле начинж, как и всякая увлекающаяся натура, многогранен; занявшись заграждениями, он предложил свою новую конструкцию мины. Много предложений у него по фортификации, по дорожному делу, а вот теперь, как видно, очередь дошла до маскировки, до новых идей обмана противника.
Самым слабым местом в маскировке огневых позиций до сих пор оставалась амбразура. Всякие конструкции откидных щитков были хороши до стрельбы. Но с началом ведения огня зияющая черная дыра становилась основной мишенью для артиллерии противника. Поэтому предложили конструкции гибких шторок, позволяющих всегда отлично скрыть амбразуру огневой точки. Затем предлагалось впереди траншей и окопов поставить из подручных материалов низенький сплошной маскировочный забор, обеспечивающий от наземного наблюдения противника расположение огневых позиций войск. Все это проектировалось, по нескольку раз перечеркивалось и, наконец, в натуре сделано недалеко от Скориков, на маленьком опытном участке, куда должны на днях приехать командующий фронтом маршал И. С. Конев и начальник штаба генерал армии В. Д. Соколовский.
— Как вы думаете, — спрашивает меня майор Момотов, — понравится ли командующему все то, что мы сделали?
— Вы говорите о том, что на опытном участке?
— Да, — отвечает он, крайне раздосадованный.
— Вы чем-то неудовлетворены?
Майор молчит, но после минутного раздумья нервно выпаливает:
— Хотя бы похвалил командующий, а то мне так сегодня досталось от начинжа. Говорит, что не понял я его и кое-что сделал не так. А, между нами, скажу: как сейчас, там лучше и не надо.
— В общем, за то, что внес свой личный вклад, получил от начальства «благодарность», — язвит обрадованный такому случаю Арсалан.
Момотов нахмурился, но ничего не ответил. Он открывает не спеша дверь в соседнюю комнату, откуда доносится бойкий стук машинки, и исчезает там.
— Ну, зачем дразните товарища, — говорю я Арсалану, — ему ведь и так досадно, а вы подливаете масла в огонь.
— Долг платежом красен, — быстро говорит Сергей Самойлович, — он точно так надо мной смеялся, когда Слюнин меня журил в прошлую пятницу за неверно составленную справку по рубежам.
И вот теперь полковник Слюнин сам направляется на рубеж «Скала».
Целых три дня потратили мы на проверку этих укреплений. Сначала объездили весь правофланговый участок, который возводится фронтовым УОСом под руководством Михаила Андреевича Ковина, того самого Ковина, с которым мы в последний раз виделись в июле 1942 года в Сталинграде, когда он был начинжем округа. Затем мы спустились на юг и проверили работу отдельного управления полевого строительства (УПС), которым командует инженер-подполковник Я. М. Сонин. Это тоже мой старый знакомый, мы с ним неоднократно встречались еще до войны в Могилев-Подольском УРе. Невысокого роста, круглолицый, со смеющимися глазами. У него была своя страсть — дирижировать хором. Об этом увлечении все его начальники знали, как знали и то, что инженерные работы у Сонина в загоне и интересуется он ими мало. Меня беспокоит, каковы его успехи сейчас. О своей тревоге докладываю Николаю Федоровичу, но полковник сегодня, как мне кажется, настроен мирно.
— Вы думаете, — говорит он усталым голосом, — что Сонин со своими делами не справится?
— Если у него в УПС есть хор, то я ни за что не ручаюсь.
— А если, кроме хора, у него будет еще хороший главный инженер?
— Не знаю, — отвечаю я, пожимая плечами.
— А я знаю. Рубеж у него не хуже сделан, а даже лучше, чем у Ковина. Значит, одной рукой он дирижерской палочкой машет, а другой опирается на главного инженера. Впрочем, приедем к нему и разберемся.
Сквозь высокий столб пыли, повисший над большаком, показались верхушки башен Каменец-Подольской крепости. Они еще освещаются золотом последних лучей заходящего солнца, а ниже, у самого моста, где мы проезжаем, потянуло прохладой от немноговодной, но быстрой реки Смотрич. Немцы здесь крепко поработали. Они снесли с лица земли весь старый город, не оставив ничего живого.
Неужели и на той стороне все так разрушено и от Пушкинской улицы, на которой я жил, тоже ничего не осталось? А как польские фольварки, которые были там под боком, со своими певучими петухами?
К счастью, оккупанты не успели осуществить все свои коварные замыслы — и эта часть города почти цела. Цел и театр, в котором до войны играли артисты Московского театра им. Ермоловой, еще пуще прежнего разросся красавец парк, но нет в живых десятков тысяч жителей этого города, казненных фашистами.
