Анри Труайя - Грозные царицы

Ей хотелось бы принимать решения с ясной головой, но повседневные заботы и болезни, становившиеся все тяжелее, каждый день понемножку ослабляли ее физическую выносливость. Порой у императрицы случались галлюцинации – тогда она бежала из комнаты, где чувствовала угрозу от невидимого врага, молилась перед иконами, выпрашивая Божью помощь, падала в обморок и, придя в себя, с трудом соображала, что с нею происходит, едва-едва собиралась с мыслями. Усталость была такова, что ей хотелось бы сложить оружие, и только внешние обстоятельства заставляли ее оставаться в седле. Но Елизавете было известно, что за ее спиной уже обсуждается проблема, кто же займет престол после смерти царицы. А если она умрет завтра, умрет внезапно, кому отойдет корона Российской империи? Согласно традиции, ее наследником может стать только племянник, Петр, однако ее просто корежило при мысли, что Россия окажется в руках этого полусумасшедшего, этого злобного маньяка, с утра до вечера разгуливавшего в голштинском мундире! Ей нужно сейчас же, пока не поздно, объявить нынешнего престолонаследника недееспособным (то есть и не способным занять трон) и назначить вместо него сына – маленького, двухлетнего Павла Петровича – единственным наследником престола! Но это бы значило – тем же указом – предложить Екатерине роль регентши… Между тем императрица теперь яростно ненавидела Екатерину – за красоту, за молодость, за ум и за бесконечные любовные интрижки… Кроме того, великую княгиню окончательно привязал к себе Алексей Бестужев, а этим двоим ничего не стоит смешать карты, которые ею так тщательно разложены. Такая перспектива вначале бесила царицу, но потом, как-то вдруг, стала ей безразлична. В конце концов, какая разница, что будет после ее смерти, если она сама тогда уже перестанет страдать? Будучи не в состоянии немедленно сделать выбор, она предпочла занять выжидательную позицию и отложила на потом донельзя надоевшую необходимость принимать решение, отстранить ли ей от престола племянника, передав законную власть внуку и невестке, или позволить Петру так же законно унаследовать от нее императорское достоинство, рискуя при этом наповал поразить Россию. Сама себе не признаваясь, она надеялась, что события сами подскажут ей, как решить набившую оскомину проблему.

К счастью, как раз в это время фельдмаршал Апраксин, которого она раз десять тщетно умоляла начать действовать, наконец решился предпринять наступление на пруссаков по всему фронту. В июле 1757 года русские войска взяли Мемель и Тильзит, в августе того же года разгромили врага у Гросс-Эгерсдорфа. Елизавета почувствовала новый прилив жизненных сил и приказала отметить победу благодарственным молебном, Екатерина же, чтобы угодить ей, устроила празднества в честь этой победы в Ораниенбауме. Вся страна ликовала, один великий князь Петр хмурился. Совсем позабыв о том, что он наследник российского престола и что – хотя бы в силу этого – успехи русского войска должны радовать его сердце, Петр тяжело переживал поражение своего идола, Фридриха II. И, видимо, дьявол услышал его мольбы: в те самые дни, когда возбужденная толпа вопила: «На Берлин! На Берлин!» – и требовала, чтобы Апраксин не уставал вести бой до победного конца, полного уничтожения Пруссии, – в это самое время пришла новость, мгновенно преобразившая всеобщий энтузиазм в крайнюю растерянность.

В депешах от командующих войсками сообщалось [или – гонцы сообщали], что после блестящего начала кампании фельдмаршал теперь отступает и его полки покидают завоеванные территории, бросая на месте снаряжение, оружие и боеприпасы. Это поведение казалось столь необъяснимым, что Елизавета заподозрила заговор. Маркиз де Л'Опиталь, который по просьбе Людовика XV в трудную минуту помогал царице советом, недалек был от мысли о том, что Алексей Бестужев и великая княгиня Екатерина, подкупленные Англией и склоняющиеся на сторону Пруссии, имеют некоторое отношение к удивительному бессилию фельдмаршала. Посол не скрывал своих подозрений, и вскоре его слова дошли до царицы. Собравшись с силами, она прежде всего вознамерилась покарать виновных.

Для начала, потребовав к себе Апраксина, отослала фельдмаршала в его поместье и поставила на время во главе армии замещавшего его по должности графа Фермора. Однако наибольшую злобу затаила императрица по отношению к Екатерине. Она мечтала покончить с нею раз и навсегда, покарав эту женщину: с ее супружескими изменами Елизавета готова была мириться, но того, что невестка приняла участие в политических интригах, вытерпеть уже не могла! Надо было понадежнее заткнуть рот и ей самой, и всей этой клике смехотворных пруссаков, которые вьются вокруг великокняжеской четы в Ораниенбауме.

Увы! Момент был выбран неудачно – какие могут быть решительные меры, если Екатерина, оказывается, снова беременна! И, стало быть, снова, в глазах народа, она – особа «священная», неприкосновенная и заранее оправданная, что ни совершит. Да уж… сколь бы ни была велика ее вина, с наказанием придется подождать до родов. И опять эта неотвязная мысль: кто отец ребенка? Точно не великий князь – с тех пор, как его прооперировали, он с ума сходит по Елизавете Воронцовой, племяннице вице-канцлера, и проводит время только с ней. Бабенка ни лицом не вышла, ни умом не блещет, но что поделаешь: ее простота придает Петру уверенности, и уже это одно способствует тому, что он бежит от законной супруги. И наплевать ему, что у Екатерины есть любовник и что, скорее всего, от Станислава Понятовского она и понесла. Племянничек еще и пошучивает над этим на людях. Екатерина теперь только тяготит его, бесчестит, напоминает о том, как ему навязали в юности эту женитьбу, даже не спросив, хочет он того или нет. Он с трудом переносит общество жены днем, а уж про ночи и говорить нечего. А она – смех и грех! – пуще смерти боится, что драгоценного ее Понятовского, настоящего отца ее ребенка, царица того и гляди отправит на край света. Даже Алексей Бестужев, по ее наущению, подкатывался к Ее Величеству с тем, чтобы задержать новое «назначение» Станислава в Польше, по крайней мере, до появления младенца на свет Божий. Ему удалось уговорить Елизавету, и только тогда Екатерина успокоилась и стала готовиться к грядущему событию.

Схватки начались в ночь с 18 на 19 декабря 1758 года. Поднятый с постели стонами жены, великий князь первым оказался у ее изголовья. Он был одет в прусский мундир, обут в сапоги, ремень затянут, на боку – шпага, на каблуках – шпоры, на груди – перевязь командующего. Пьяный в стельку, он шатался и заплетающимся языком объяснял, что явился вместе со своим полком защищать законную супругу от врагов его родины. Опасаясь того, что императрица увидит племянника в таком состоянии, Екатерина отправила его проспаться. Сразу после того, как ушел Петр, явилась Ее Величество императрица. И как раз вовремя: акушерка только что приняла ребенка. Взяв новорожденного на руки и рассмотрев получше, Елизавета с огорчением убедилась, что невестка разрешилась от бремени девочкой. Что ж, ничего не поделаешь! Пусть этим и ограничатся. Тем более что по мужской линии все в порядке: престол унаследует маленький Павел.