Алиса в русском зазеркалье. Последняя императрица России: взгляд из современности - Павел Валерьевич Басинский
Для женщины гемофилия означает одиночество. Вначале, при появлении на свет больного младенца, мать начинает отчаянно бороться. Ведь есть же какой-то специалист, который скажет, что допущена ошибка в определении недуга, что спасение рядом, рукой подать. Она обращается к одному врачу за другим. И один за другим они печально качают головой. Особое ощущение защищенности, которое испытываешь в присутствии доктора, исчезает. Мать сознает, что она одна.
Смирившись с этим, мать начинает думать, что так оно и лучше. Посторонние, занятые своими мелочными заботами, кажутся ей людьми холодными и бесчувственными. Поскольку окружающие не могут помочь и понять, бедная женщина замыкается в себе. Прибежищем ее становится семья. Здесь ей незачем скрывать свои тревоги, нет нужды отвечать на вопросы и притворяться. Подлинным миром для матери становится ее собственный внутренний мир…
Поняв, что доктора не в силах помочь ее сыну, императрица решила вымолить у Бога чудо, надеяться на которое не позволяли ей доктора. «Господь справедлив», – заявила она, вновь и вновь страстно моля Его сжалиться…
Когда Алексей был здоров, у матери вспыхивала надежда. «Господь услышал меня», – восклицала она. Годы шли. Один приступ гемофилии следовал за другим, но Александра Федоровна отказывалась верить, что Бог оставил ее. Она просто решила, что недостойна чуда. Бедную женщину терзало чувство вины: ведь это она передала болезнь сыну. Очевидно, внушала себе императрица, поскольку она послужила орудием пыток, которым подвергается ее сын, ей не стать орудием спасения ребенка. Раз Бог отверг ее молитвы, нужно найти того, кто ближе к Богу, кто станет ее ходатаем перед Господом. Когда в Петербурге появился Григорий Распутин, сибирский крестьянин, которому молва приписывала славу чудотворца, государыня решила, что Всевышний дал ей ответ.
Не знаю, как у вас, а у меня мороз пробегает по коже, когда я читаю эти строки! Но все равно мне непонятно, как удавалось так долго скрывать болезнь Алексея.
КБ: Покои цесаревича Алексея находились отдельно от комнат сестер. Во-первых, он был мальчиком, во-вторых, престолонаследником, которому полагалась бо́льшая, чем у сестер, территория. В Александровском дворце после перестройки половины цесаревича архитектором Данини к десятилетию рождения наследника в 1914 году его покои насчитывали 17 помещений, включая отдельную классную комнату, игровую, ванную и так далее, с отдельным входом. В переустройство комнат Алексея были заложены звукоизоляционные решения. Сегодня мы понимаем, почему это было так важно – чтобы как можно меньше людей слышали стоны бедного мальчика во время приступов. В Новом Ливадийском дворце спальня, игровая и классная комнаты цесаревича находились на первом этаже, в то время как комнаты его сестер – на втором. Это тоже объяснимо. Семья приспосабливалась к болезни Алексея, зная, что он в любую минуту может лишиться возможности самостоятельно ходить.
Но из-за необходимости хранить тайну Алиса чувствовала себя одинокой и морально уставала сильнее, чем если бы о происходящем можно было говорить открыто. Она была наедине со страданиями ребенка, своим чувством вины и разными, иногда противоречивыми, рекомендациями врачей.
Она даже физически изменилась за первые годы жизни царевича. Вы это по фотографиям можете увидеть – она вдруг постарела.
Ей нужна была поддержка. Но кто бы ее понял, если среди окружения нет ни одного человека с подобной проблемой? Эта беда была знакома ее бабушке королеве Виктории, была знакома ее матери, но их к тому времени уже не было в живых. Единственный близкий ей человек, столкнувшийся, как и она, с гемофилией лицом к лицу, была ее сестра Ирэна, которая жила в Германии. Я думаю, что Ирэна одна из первых среди сестер Алисы узнала о болезни Алексея.
ПБ: Даже раньше Елизаветы Федоровны?
КБ: Не исключено. После гибели мужа в 1905 году у Эллы началась совсем другая жизнь, о которой мы уже говорили. Она занялась устройством Марфо-Мариинской обители в Москве. В гостях у младшей сестры в Царском Селе и Петергофе она бывала лишь наездами. Ее изменило ее собственное горе, и понять глубину страдания сестры она до конца не могла. А вот Ирэна накануне рождения Алексея потеряла своего четырехлетнего сына Генриха, умершего у нее на руках от внутреннего кровоизлияния, как когда-то их общий с Алисой маленький брат Фритти.
Ирэна понимала чувства и положение Алисы. Поэтому, когда врачи летом 1910 года прописали обессилевшей царице лечение в Наухайме (город-курорт в Гессене), она согласилась еще и потому, что это была редкая возможность увидеть брата Эрни и сестер. Виктория и Ирэна в это время вместе с детьми жили во Фридберге. И они даже в практическом смысле лучше понимали ситуацию, чем родственники Николая. Это была их семейная проблема. От Наухайма до Фридберга – всего три с половиной километра, так что Ирэна часто наведывала свою младшую сестру и оказывала ей психологическую и практическую поддержку. На осень 1912 года Алиса пригласила сестру с ответным визитом в польские охотничьи владения императорской семьи. Об этом она писала своей бывшей гувернантке мисс Джексон («Мэджи») 19 августа 1912 года из Петергофа:
”Дорогая Мэджи, самые нежные благодарности за ваше последнее драгоценное письмо – простите меня за то, что я совершенно неаккуратно отвечаю на письма. У меня целую неделю была Виктория, что было очень приятно, и на три дня приезжала Элла; я ее увижу снова в Москве (на торжественном праздновании столетия вторжения и бегства французской армии в 1812 году. – К. Б.). Эрни с семьей был у нас в Крыму, Вальдемар (старший сын сестры Алисы Ирэны. – К. Б.) приезжал на 3 дня на «Штандарт» в Финляндию, а Ирэн приедет в конце сентября к нам в Польшу, в Спалу. Она уже была там раньше, и мы подумали, что ей захочется приехать снова, через 11 лет. На следующей неделе мы отбываем в Бородино и Москву на ужасно утомительные празднества, не знаю, как смогу их выдержать…
Спальский кризис
КБ: Алиса даже не подозревала, как понадобится ей в Спале помощь более опытной сестры. После Бородинских торжеств семья отправилась в Польшу, надеясь отдохнуть. На первой остановке в белорусском Беловеже, где у императора был небольшой охотничий домик, цесаревич ударился, спрыгивая с лодки. Начался очередной приступ, на месте ушиба возникла внутренняя опухоль, поднялась температура. Выздоровление шло медленно, но через месяц Алексей почувствовал себя вполне здоровым, и было принято решение продолжить путь в Спалу. Сегодня это время – осень 1912 года – известно как поворотное и необратимое в жизни царской семьи, да, пожалуй, и
