Исповедь расстриги. Как воскреснуть из мертвых - Валентина Николаевна Муренкова
На красной дорожке
И вот настала пятница 18 апреля 1997 года.
Я встала рано, в окно уже заглядывало солнце, обещая ясный погожий день, но пока его тёплые лучи мягко струились сквозь лёгкую дымку тумана, нежно освещая цветущие деревья. Я быстро собралась, что-то съела и поехала на автовокзал с большой клетчатой сумкой, в неё ещё с вечера я уложила всё необходимое для пострига. Сумка весила немного, но из-за длинных ручек постоянно цеплялась за все ступеньки и бордюры, мне приходилось то поднимать её на плечо, то нести на согнутой руке.
Накануне я договорилась с Танечкой-регентом, что они с мужем приедут на машине в монастырь вечером перед постригом и привезут мою Альку, которая всё ещё лежала в больнице, но её обещали отпустить домой на одну ночь.
Автобус мчался знакомым маршрутом, за окном мелькали леса, поля и деревни, но привычные пейзажи вдруг вызывали непонятное смятение и трепет, отчего звенело в ушах. Казалось, что воздух вокруг тоже легонько звенит, и я ощущала рядом чьё-то невидимое присутствие и внимательный взгляд, а в ярком утреннем свете мне мерещились удивительные картины – обычный лес вдоль дороги превращался в сказочный и дремучий, над верхушками сосен поднимались купола дивных по красоте храмов, а мои ноздри щекотали необыкновенные ароматы не то цветов, не то ладана.
Не чувствуя земли под ногами, я прошла километр от автостанции к монастырю с невесомым телом, как на крыльях долетела. Звенящее волнение всё возрастало по дороге к корпусу и пока я ждала у владыкиной двери. Мне стало казаться, что я вот-вот лопну от этого хрустального звона внутри, но тут настала моя очередь зайти в кабинет.
То ли солнце вдруг спряталось, не знаю, но в большом красивом кабинете царил синеватый полумрак. Владыка выслушал отчёт о моих приготовлениях и отправил меня в собор, чтобы до вечерней службы я успела написать исповедь за всю жизнь, точнее, в моём случае, с момента крещения.
Дежурный брат в свечной лавке выдал мне увесистый рулон технической бумаги с перфорацией по краям, как у киноплёнки, мол, отматывай сама, сколько надо, и я размахнулась метра на три, чтобы уж точно хватило, а потом пристроилась в уголке, где стояло несколько столов, и принялась размашисто записывать грехи в этот свиток, складывая его гармошкой для удобства. Сказался многолетний навык написания исповедей, я строчила безостановочно, даже не перечитывая свою писанину, потому что боялась потерять бесценное время и не успеть до того момента, когда начнётся вечерняя служба и владыка скроется в алтаре.
И я успела, отдала ему свой свиток, а он приподнял брови от удивления и позволил себе короткую усмешку, дескать, ого, какая ты, оказывается, грешница!
Я выдохнула, и тут же началась служба, а время помчалось быстро-быстро. К моему удивлению всё священство и алтарники вышли в белых пасхальных облачениях, я совсем забыла, что в Лазареву субботу, впервые после чёрных одежд Великого поста, им положено облачаться в белое в память воскрешения Лазаря. Для меня три с лишним часа монастырской службы пролетели незаметно, как будто страницы в книге перелистнулись сами собой.
Вот уже прошёл ужин в новой белой трапезной, когда от волнения кусок не лез в горло, потом появилась моя Алька, и вот я подхватила сумку, и мы с ней двинулись в собор.
В какой-то момент мимо промчался Виталий, резко затормозил, что-то спросил, а я, не поднимая глаз, пригласила его на постриг. До сих пор помню его дикий жгучий взгляд, похожий на удар или пощёчину, и, по-моему, он ничего не ответил, но мне уже стало не до него. И не до кого.
Тик-тик, тик-тик, тик-тик…
* * *В следующем кадре моего внутреннего фильма густые синие сумерки, очень холодно, и яркий оранжевый свет прожектора перед храмом режет глаза, он будто просвечивает насквозь душу и тело. Алька в красной куртке поднимается рядом со мной по высоким ступеням, у всех идущих по лестнице длинные резкие тени, а в тёмном соборе нас встречают Таня с Димой и отец Георгий с матушкой Татьяной. Вот их я никак не ждала и не думала, что они приедут, волна радости поднимается в сердце, и я прошу у всех прощения и благословения у батюшки. Он крестит мои ладони медленно и торжественно, будто прощаясь навсегда.
Меня торопят, и я спешу вслед за старшими сёстрами направо за свечной киоск, там высокая дверь, а за ней просторное помещение с такой знакомой лестницей, ведущей на хоры и дальше под купола. Дверь за мной закрывается, и я вижу двух моих будущих сестёр по постригу, с ними мы совсем не знакомы, это неприметные женщины непонятного возраста. Тут же стоят наготове старшие монахини, которым положено сопровождать нас и облачать в монашеские одежды, они нам теперь духовные матери, и мы отдаём им наше приданое, а матушки тщательно раскладывают каждую вещь по порядку на трёх подносах.
Меня слегка мутит, зубы отбивают чечётку от холода и волнения, всё внутри оцепенело, а сердце вместе с моим метрономом в унисон отсчитывают последние минуты прежней жизни. Понятно, что скоро всё радикально изменится, но думать об этом некогда.
Мы трое быстро раздеваемся догола и надеваем на себя лишь белые постригальные рубахи, их подолы шуршат и цепляются за бетонный пол, а босые ноги к нему буквально примерзают. Сесть некуда, пошатываясь то на одной, то на другой ноге, я торопливо натягиваю чёрные мужские носки и только тогда распускаю волосы.
Это нелегко, и рядом сёстры тоже мучаются, ведь у каждой из нас волосы не знают ножниц много лет, они туго заплетены в косу, которая со временем становится совсем тоненькой на конце, и упрямую косичку сначала надо как-то распутать, а потом расчесать мелкие кудряшки, возникшие от плетения. Считается, что после пострига наши распущенные волосы больше никто никогда не увидит.
И вот высокие двери открываются, по ледяному каменному полу мы выходим в огромное тёмное пространство собора, и там вдруг возникает безмолвная паническая суматоха, мои новые сёстры быстренько отступают мне за спину, и я первая оказываюсь на красной ковровой дорожке, расстеленной через весь храм до самой солеи. Где-то далеко горят свечи, оттуда пахнет ладаном и слышится негромкое пение, а с обеих сторон от красной линии плотными чёрными массами стоят люди, очень много людей.
Так действительно
