Владимир Мартынов - Явка в Копенгагене: Записки нелегала

Мы переехали из Марийской АССР на только что освобожденную Украину весной 1944 года, когда еще шла война. По прибытии на место назначения в местечко Катеринополь мы тотчас стали разыскивать своих родственников — мамину сестру с мужем и четырьмя детьми. С самого начала войны нам о них ничего не было известно, хотя мы знали, что они должны были эвакуироваться. Как позже стало известно, они вместе с семьями коллег-учителей пытались было эвакуироваться, но были отрезаны стремительно продвигавшимися немецкими танковыми колоннами в районе города Белая Церковь и вынуждены были вернуться в свое село Ставище, где они учительствовали до войны. Вскоре наши поиски увенчались успехом: мы получили письмо, из которого узнали, что все они живы, однако не все здоровы. Когда во время оккупации немцы стали угонять молодежь в Германию, их две дочери, доводившиеся мне двоюродными сестрами, которым в то время было пятнадцать и восемнадцать лет, не захотели ехать на чужбину, стали прятаться, симулировать разные болезни, чтобы обмануть немецкую медицинскую комиссию. Для этого они перед медицинским обследованием обливались в зимнее время ледяной водой, после чего, раздевшись, подолгу стояли в сенях на морозе. Когда на следующий день девушки приходили на медкомиссию, у них обнаруживали и хрип в легких, и повышенную температуру, и учащенный пульс вследствие выпитого накануне крепко-заваренного на особых травах чая. И тогда комиссия, в составе которой, как правило, был знакомый доктор из местных, подкупленный заранее, назначала им повторное обследование. И так повторялось много раз, так как молодежь со всей Украины угоняли в рабство на протяжении всего периода немецкой оккупации, и их медицинские комиссии работали все это время с завидной эффективностью. От рабства девочкам удалось спастись, но обе заработали туберкулез, который медленно, но верно подтачивал их здоровье. Вскоре младшая из них, Валя, стала жить у нас, так как в то время мы могли обеспечить ей сносное питание. В ту пору ей было девятнадцать лет. Это была высокая, стройная блондинка, умная, обаятельная, общительная, не по годам серьезная и начитанная. К тому времени она уже успела окончить в городе Умани два курса учительского института, получив право преподавать в младших классах начальной школы. Дети любили ее. И не просто любили. Они были просто без ума от нее. Все дети были переростки, так как во время оккупации школы были закрыты и дети отстали от учебы на два года. Валя никогда не жаловалась на то, что кто-то портит ей нервы. Время от времени с помощью моего отца ей удавалось съездить на курорт или в санаторий, но чаще всего она бывала в туберкулезном диспансере, где хоть и немного, но поправляла свое здоровье. Больше всего она боялась, что ей запретят преподавать, но в то время учителей в школе катастрофически не хватало, и роно каждый год выдавал ей разрешение на ведение уроков в школе, так как туберкулез был в закрытой форме.

Шел первый послевоенный, 1946 год. К Рождеству в Катеринополь приехал на побывку молодой бравый капитан. Ему было всего двадцать три года, но он успел повоевать, и грудь его украшали ордена Отечественной войны, Красной Звезды и медаль «За отвагу». Прибыл он к себе на родину из Берлина, где служил в военной администрации, и, видно, поэтому его в шутку стали называть «комендантом Берлина». Понемногу шутка эта прижилась и стала казаться правдой, и капитан, у которого здесь была тьма родственников, уже больше не отказывался от столь почетного титула, а когда был подшофе, а был он в этом состоянии на протяжении всего отпуска, он стал уже, то ли в шутку, то ли всерьез, сам представляться комендантом Берлина. Всем своим родственникам и даже учителям, когда-то его учившим (до войны он окончил здесь семилетку и учился в Харькове в каком-то техникуме, где его и застала война), оп привез щедрые трофейные подарки: кому отрез на костюм, кому кожаные заготовки на туфли, а своему другу— аккордеон. Когда о однажды заглянул в свою родную школу, его мельком увидела наша Валя, и он ей приглянулся. Придя домой, Валя поделилась с теткой (моей мамой) своими впечатлениями. Она всегда с ней делилась самыми сокровенными мыслями.

— Тетя Дуся, — говорила она, — он такой красивый, высокий, стройный. Там, в школе, все столпились вокруг него, все от него без ума. А говорят, он был отъявленным хулиганом.

— Если хочешь, мы можем пригласить его к мам, — сказала мама. — Ведь он живет где-то неподалеку, и даже ходит по пашей улице. По-моему, я даже сегодня его видела.

Сказано — сделано. И вот я отправлюсь выполнять крайне ответственную миссию: в кулаке — записка на имя капитана Павла Штепана с приглашением сему достойному воину заглянуть к нам на огонек.

Был вечер накануне Рождества. Только что выпал снег. По узкой, недавно протоптанной через поле тропинке навстречу мне в вечерних сумерках приближаются две фигуры. Впереди шествует высокий подтянутый офицер в длинной шипели, перехваченной портупеей, в зимней шапке. Вслед за ним, ссутулившись, бредет с аккордеоном на плече Грицько Зинькович, очень известный и популярный в районе человек, по прозвищу Свистун. Где бы он ни был, он всегда насвистывал какую-нибудь новую модную мелодию, и не было такой песни (а песен самых расчудесных во время и после войны появилось великое множество), которую он бы не спел, аккомпанируя себе на аккордеоне или на гитаре. Музыкант от Бога, он одно время руководил районным клубом и был закоперщиком всего, что касалось музыки. В Доме культуры при нем ставились даже оперы украинских композиторов. Он создал первый после освобождения района духовой оркестр, раздобыв чудом уцелевшие музыкальные инструменты, хранившиеся на дому у довоенных музыкантов, многих из которых уже не было в живых. Он собрал молодых ребят и девушек и обучил их игре на духовых инструментах. Сам он превосходно играл на любом инструменте, который попадал к нему в руки. Жил он бобылем, воспитывая маленькую дочку, в которой души не чаял. Он был одет в короткий полушубок и в темно-синие суконные галифе, вкупе с ярко начищенными хромовыми сапогами подчеркивавшие колесообразную форму его ног. И вот сейчас он плелся вслед за Павлом (так звали «коменданта Берлина») с большим трофейным аккордеоном, который тот привез ему из Германии. Теперь Грыцько Зинькович, как верный оруженосец, следовал за капитаном, обеспечивая ему музыкальное сопровождение по высшему классу на все время его отпуска. И куда бы они ни заходили (а капитан-победитель во многих домах был желанным гостем), всякий раз там начиналась развеселая пьянка-гулянка и танцы до утра.

— Вы — Павел? — спросил я, когда мы сблизились и я загородил им узкую, протоптанную в снегу тропинку. Судя по описанию, это был именно тот адресат, которому предназначалось Валино послание.