Тиран в шелковых перчатках - Габриэль Мариус

— Что, он настолько хорош? Или настолько плох?

Купер попыталась собраться с мыслями:

— Я лучше пойду.

Смех замер у него на губах.

— Пожалуйста, не уходи! Я не буду вести себя по-скотски.

— Вряд ли ты на это способен.

— Возможно, ты и права. Мне в любом случае следует вернуться к своему роману. — Он открыл блокнот и перелистал страницы. Купер увидела, что они сплошь покрыты каракулями, сделанными красными чернилами. Там не было ни строчки, которую можно было бы прочесть, — только нарисованные лица и бессмысленные завитушки.

— Пока что это лучшее мое произведение, — произнес он, горько усмехнувшись.

— Как прошел визит? — спросила сестра Гибсон, стоило Купер выйти за дверь.

— Я не знаю, оказал ли он тот эффект, на который вы рассчитывали.

— Как знать. Ему нужно было облегчить душу.

— Надеюсь, он оправится от ран.

— Вы ведь понимаете, что он нуждается в излечении не только телесных ран?

Купер смотрела в бледно-голубые глаза сиделки и думала: интересно, каких сказок наплел ей Амори о жестокости своей бывшей жены?

Сестра Гибсон улыбнулась:

— Я буду держать вас в курсе. И передам его родным, что вы приходили. Уверена, они будут довольны. Хорошего вам дня, миссис Беликовская.

16

— Я совершил ужасную глупость, — сказал Диор.

Генрих налил ему вина.

— И в чем она заключалась?

Диор взял бокал, но был слишком взволнован, чтобы пить. Он мерял шагами комнату, лицо у него побледнело.

— Я пошел на встречу с Бюссаком, насчет Дома «Гастон», вы помните. Я вошел туда полный решимости отказаться от его предложения, но…

— Но вместо этого согласился! — радостно воскликнула Купер.

— Хуже. Я заявил ему, что хочу открыть собственный дом моды, под своим именем.

— Тиан!

— У меня просто вырвалось, нечаянно! Я сказал ему, что настало время перемен, что старая мода мертва, как птица дронт. Заявил, что не стоит пытаться оживлять труп, а, напротив, следует обратиться к истокам традиций французской высокой моды или окончательно пойти на дно.

— И что он ответил?

— Он насмешливо спросил, чего я еще хочу. И я сказал, что хочу лучших во всем Париже портных, которые смогут шить самую роскошную одежду для женщин, знающих в ней толк.

Купер слушала, затаив дыхание.

— А что потом?

— А потом он поведал, что у него на уме был совершенно другой план. Что мой план чрезмерно амбициозен. И выпроводил меня за дверь.

Генри снова наполнил ему бокал.

— По крайней мере, вы сказали ему, чего хотите.

— А что, если он все обдумает и… согласится?

— Тогда, считайте, вы состоялись!

— О господи! Тогда, считайте, со мной покончено!

— Наверное, у него наконец прорвалось все напряжение, которое скопилось за годы работы на Люсьена Лелона, — сказала Купер, когда Диор ушел.

Они с Генри были в спальне, и Купер, сидя на кровати, скатывала с ног чулки. Муж пылким взором следил за тем, как она раздевается.

— Замри.

Она подняла на него глаза:

— Что?

— Просто не двигайся. Ты сейчас такая красивая!

— С наполовину спущенными чулками?

— Я хочу навсегда запомнить этот момент.

Купер улыбнулась и перестала раздеваться.

— И что такого особенного в этом моменте?

— Каждое мгновение с тобой — особенное. Но иногда меня точно громом поражает…

— Что тебя поражает, дорогой?

— Какая ты красивая. Что ты здесь, со мной. Что ты наконец моя. Что ты — чудо. Это приводит меня в изумление. И когда меня настигает эта мысль, мне хочется вырвать это мгновение из течения времени и сохранить его навечно, чтобы оно не исчезло. — Он опустился перед ней на колени. — Я до сих пор с трудом могу поверить, что ты — моя жена.

— Но это так и есть. И я обещала больше не сбегать от тебя.

— Ты счастлива со мной? — спросил он, бережно стягивая ее чулки до лодыжек.

— С тобой я счастлива до полного блаженства, и тебе это известно.

Он освободил ее ступни от скатанного прозрачного нейлона.

— Неужели нет ничего, в чем мне стоило бы исправиться?

— Ты и так постоянно превосходишь мои ожидания. — Она погладила его по волосам, пропуская их сквозь пальцы. — Тебя что-то или, может быть, кто-то беспокоит?

Он прикоснулся теплыми губами к выступающим голубым венам на подъеме ее ноги:

— Я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Ни один мужчина — и ни одна женщина — не давали мне возможности чувствовать то, что я испытываю с тобой, — нежно произнесла она. — Если ты беспокоишься из-за Сюзи, то с ней я никогда не была так счастлива. Ты преподнес мне небеса на блюде. Если бы я знала, насколько счастливой ты меня сделаешь, я бы никогда не бросила тебя у алтаря. Я бы прокричала «да! да! да!» и утащила тебя домой, в постель.

— Это стало бы более счастливой развязкой событий того дня, — признал он.

— Ты так и не рассказал, что почувствовал там, в соборе.

Его взгляд потемнел:

— Я тогда почувствовал себя человеком, у которого прямо перед носом захлопнули врата рая.

Она застонала:

— Ты, наверное, так меня ненавидел!

— Ни секунды. Я ненавидел себя. Я знал, что сам во всем виноват. И знал, что каким-то образом должен тебя вернуть — иначе я никогда не буду счастлив.

— Я так сожалею, что причинила тебе боль. Я слишком испугалась.

— А я был слишком самонадеян. Впредь я никогда не совершу этой ошибки.

— Ты понял, почему я сбежала?

— Ты решила, что я отберу у тебя свободу.

— Да. Я не понимала, что ты даришь мне свободу — свободу жить так, как я хочу, свободу самовыражения… Генри, — прошептала она, прерывая себя, — я не могу думать, когда ты это делаешь.

— А тебе и не надо думать, — откликнулся он, покрывая поцелуями ее бедра. — Мы украли этот миг у времени. Он навеки наш.

— Но ты должен остановиться, если мы хотим закончить наш разговор.

Он улыбнулся, подняв голову:

— А о чем еще говорить?

— Я хочу убедиться, что ты действительно меня простил.

— Разве я был бы здесь и занимался тем, чем сейчас занимаюсь, если бы не простил тебя?

— Иди ко мне. — Она откинулась на кровать, а он скользнул поверх, накрывая ее своим телом. — Я люблю тебя, Генри.

— И я тебя люблю, — ответил он, обнимая ее. — И буду любить всегда, целую вечность. — Они смотрели друг другу в глаза и словно пытались остановить волшебное мгновение, к которому он ее привел. А потом любые мысли и слова стали неважны.

Когда Купер в следующий раз увидела Диора, он был в панике.

— Бюссак проконсультировался с советом директоров, и их заинтересовала идея. Теперь они хотят обсудить мое предложение в деталях.

— Так расскажи им о нем, — сказала Купер.

— Черт меня дернул открыть рот! Я вообще не рассчитывал на такое развитие событий.

— Генри поможет тебе набросать бизнес-план, — пообещала Купер.

Генри и вправду отложил все свои дела и каждый день проводил с Диором у того в кабинете, подбивая цифры и выстраивая прогнозы для людей Бюссака.

— Тиан блестяще разбирается в моде и знает свое дело до тонкостей, — сказал Генри после одного из их мозговых штурмов. — Но проблема заключается в его характере: он постоянно напряжен, его самооценка страшно неустойчива. Мы с ним обсуждаем грандиозную схему — и вдруг его начинают одолевать сомнения. Он прячет лицо в ладонях и плачет, повторяя: «Это невозможно, ничего не выйдет». Мне приходится заманивать его обратно за стол, как малого ребенка.

— В каком-то смысле он и есть малое дитя, — подтвердила Купер, обвивая рукой шею мужа. — Талантливое и хрупкое. Будь с ним нежен, дорогой.

— Да я и так с ним нянчусь. А вот Бюссак не станет.

Но через несколько дней Тиан полностью сдался.

— Я больше не могу, — заявил он. — Я отправил телеграмму Бюссаку, отзывая свое предложение.