Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев
Слушай, душа моя! Ведь и раньше ещё, там, в Москве, когда мы к ним приходили, они даже стула не предлагали нам присесть. А теперь – теперь злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь. Ну да ладно, оставим этот разговор про Тётку. Сам видишь, как я матерюсь. Значит, больно и тошно».
В противоположность разочаровавшемуся супругу, Дункан по-прежнему связывала свои надежды и планы с Советской Россией. Но измученная постоянными пьянками и скандалами супруга телеграфировала подруге Мэри Дести: «Если хочешь спасти мою жизнь и рассудок, встречай меня в Париже». Встретила. И что же узрела?
«Четверо стюардов бережно вынесли что-то напоминающие груду мехов. Когда они поставили свою кладь вертикально, бесценный груз оказался Есениным в меховой шубе и высокой меховой шапке» (Б. Соколов).
После тяжёлого похмелья лицо поэта было свирепо. Представив супруга подруге, Айседора предупредила её: он немножко эксцентричен. По своему адресу Дункан заявила с отчаянием в голосе:
– Мэри, Мэри, наконец ты приехала меня спасать! Не пытайся ничего понять, я объясню тебе всё потом. Только что бы ты ни делала, забудь о том, что я великая актриса. Я просто интеллигентный человек, который преклоняется перед гением Сергея Есенина. Художник – это он, он – великий поэт. Ты всё поймёшь позже, уверяю тебя.
Остановились в отеле «Крийон». К вечеру Есенин пришёл в себя. Устроили совместный ужин, на котором Сергей Александрович совершенно покорил подругу Дункан. Мэри с удивлением говорила:
– Сергей читал свои стихотворения и выглядел как молодой бог, сошедший с Олимпа, оживший персонаж с картины Донателло, танцующий фавн. Он ни секунды не был в покое, прыгал в экстазе туда и сюда, то и дело бросался на колени перед Изадорой, клал свою кудрявую голову на её колени, как маленький ребёнок, а она любовно гладила его волосы.
Но, как говорится, недолго музыка играла. 14 февраля Есенин исчез. Вернулся в полубезумном состоянии и начал всё крушить. М. Дести вспоминала:
Костя и Таня Есенины
– Отель был взбудоражен. Говорили, что несколько постояльцев выбежали в одном белье, опасаясь, что началась новая война и отель бомбят. В самом деле, было похоже, что в номер попала бомба: кровати сломаны, пружины на полу, простыни разорваны в клочья, зеркала и стёкла разбиты на мелкие кусочки.
Есенина смогли скрутить только шестеро полицейских. В участке его освидетельствовал врач и поставил диагноз: эпилепсия. Дункан он сказал, что её мужа выпустят только в одном случае – если он немедленно покинет Францию. Вечером Сергей Александрович выехал в Берлин. Но до отхода поезда на перроне вокзала успел дать интервью вездесущим американским репортёрам:
– Я еду в Россию повидать двух моих детей от прежней жены… Я не видел их с тех пор, как Айседора увезла меня из моей России. Меня обуревают отцовские чувства. Я еду в Москву обнять своих отпрысков. Я всё же отец.
Словом, образцовый семьянин, истосковавшийся по детям, которых в Москве изредка вспоминал, перебрав лишнего и исповедуясь журналистам, забывший, что у него три, а не два ребёнка.
– Это Дункан отправила вас в Россию? – уточнили репортёры, намекая на разрыв супружеского союза.
Есенин согласился, что покидает Париж не по своей воле, но уверил журналистов, что Айседора последует за ним.
– Вы воссоединитесь?
– Нет, я не буду жить с ней даже за все деньги, которые есть в Америке. Как только я приеду в Москву, я подам на развод. Был дураком. Я женился на Дункан ради её денег и возможности попутешествовать. Но удовольствия от путешествия я не получил. Я обнаружил, что Америка – страна, где не уважают искусство, где господствует один тупой материализм. Американцы думают, что они замечательный народ, потому что они богаты, но я предпочитаю бедность в России.
Конечно, репортёры спросили о дебоше в отеле. Есенин, пожав плечами, заявил:
– А!.. Это моя жена устроила в гостинице торжество в честь возвращения во Францию из вашей дикой Америки. Меня вдруг охватила жажда самовыражения. Что поделаешь?
– Но вы нарушили правила приличия.
– Правила приличия, да?.. Поломал мебель?.. Но правила – их ведь и надо нарушать. А мебель – подумаешь!
Какие правила! Какая мебель! Он же гений, гений, и ему всё можно. По поводу этого интервью Захар Прилепин писал: «С некоторого времени в его манерах начало просматриваться типичное поведение алкоголика: высокая вариативность представлений о допустимом».
…Чтобы напроказничавший Патрик (в Есенине Дункан по-прежнему видела своего погибшего сына), не дай бог, не заблудился на пути в Берлин, Айседора послала с ним служанку Жанну. Та проводила Есенина до гостиницы, разобрала его вещи и уехала. Поэт остался один. Свободен! Нет больше опеки надоевшей супруги.
Тут же явился Кусиков с непотребными девками, принесли вина – началась весёлая вольная жизнь. В этот же день Есенин принял репортёров, которым заявил: если в Москву приедет Дункан, он убежит от неё в Сибирь. Привыкнув паразитировать за счёт жены, он не подумал о том, как сам доберётся в Россию – Айседора дала ему на прожитьё довольно ограниченную сумму.
В то время, когда Есенин дискредитировал и позорил Дункан, несчастная женщина прилагала максимум усилий, чтобы обелить супруга в глазах общественности. «Я знаю, – писала она в газету “Нью-Йорк геральд”, – что в обычаях американской журналистики делать посмешище из чужих бед и несчастий. Но поистине молодой поэт, который в восемнадцать лет знал только ужасы войны, революции и голода, заслуживает скорее слёз, нежели насмешек. Я думаю, все матери согласятся со мной».
То есть Айседора пыталась защитить Есенина уже не как супруга, а как мать. Ну пошалил Патрик, с кем не бывает!
Впрочем, и она, бедная Ниоба, уже отчаялась в возможности вызволить Есенина из омута пьянства и скандалов. Оставалась одна надежда – возвращение поэта в его пенаты.
– Сергей любит прах под моими ногами, – говорила Дункан французскому журналисту. – Когда он буйствует и готов убить меня, тогда он любит меня намного больше. Он самый достойный любви мальчик в мире, но в то же время – жертва судьбы: как все гении, он надломлен, и я потеряла надежду когда-нибудь его вылечить. Я совершила ужасную ошибку, вывезя Есенина из России.
Эти дифирамбы в честь гения Айседора пела, всё более понимая,
