Рождённый в блуде. Жизнь и деяния первого российского царя Ивана Васильевича Грозного - Павел Федорович Николаев

Грозный не ожидал такого исхода болезни сына и был потрясён. Смерть наследника сказалась и на состоянии его здоровья.

…Кому же понадобилась злобная версия о русском царе-сыноубийце? Вот здесь никакой тайны нет – нашим зарубежным доброхотам, нашим извечным западным «друзьям». Европейские правители и идеологи уже не первое столетие вдалбливают в сознание своих народов антирусские и антиправославные стереотипы, которые облегчают им вести политику, направленную на ослабление (если не более) нашей страны. Россия не нужна Западу ни социалистической, ни демократической, никакой.

* * *

1582 г. В Запольском Яме с Речью Посполитой заключён мир на условиях «как до войны», то есть с обоюдным отказом от достигнутых завоеваний.

Роковое имя

19 октября 1582 года царица Мария Нагая, четвёртая жена Грозного, родила сына, наречённого двумя именами – Уар и Дмитрий. Столь необычный случай был вызван тем, что в святцах на этот день оказался только один святой, в честь его ребёнку и дали имя. Но родителям оно явно не понравилось, и царь выбрал сыну второе, издавна почитаемое на Руси. Возможно и другое – мать почувствовала в этом (первом) имени что-то роковое и постаралась оградить сына от его судьбы. Как известно, не получилось.

Чем же славен святой Уар? Это был римский воин, тайный христианин. Служил в Египте, помогал единоверцам. И вскоре тайное стало явным. На суде Уар с гордостью признался в своей приверженности к новой вере и был казнён. Истерзанное тело воина выбросили на съедение зверям. Но его «мощи» подобрала некая женщина, увезла их в Палестину и воздвигла над ними храм.

Уар считался целителем, и это мнение о святом укрепилось в Москве, когда «вдруг» в ней появились «мощи» царевича Дмитрия, погибшего в Угличе 15 мая 1591 года. Тогда вспомнили о его первом имени, и в столицу потянулись тысячи несчастных матерей со своими больными чадами. Они шли в Кремль, в церковь Рождества Иоанна Предтечи и мученика Уара (это был храм, основанный за полтора столетия до первого упоминания Москвы в летописи).

Протоирей Н. Извеков записал рассказ московского старожила по этому поводу: «Простонародье из имени Уар сделало Увар и обратило его придел в особое место моления для испрошения здравия своим малолетним детям, одержимым болезнью и восклицающим: „ува, ува“. Их великим числом привозят даже из деревень к тому приделу и полагают на белый камень под образ святого мученика Уара по одиночке с таким от матери приговором: „Увар, Увар, возьми мой товар, а коли не возьмёшь, мне отдай"».

Паломничество несчастных матерей в храм Рождества Иоанна Предтечи и мученика Уара прекратилось в 1847 году со сносом церкви.

«Долина печали и область скорби»

Такой видели Московскую Русь те немногие иностранцы, которые побывали в нашей стране при Иване Грозном. Одним из таковых оказался немецкий дворянин Альберт Шлихтинг.

Попав в плен, он вскоре оказался в Москве, где пристроился слугой к врачу, лечившему самого царя. Конечно, Шлихтинг кое-что повидал, но главное – о многом наслушался. А как известно, во многих знаниях многие печали, и Шлихтинг решил бежать. Это ему удалось.

Около 1570 года немецкий дворянин оказался в Польше. Там он рассказывал такие ужасы о Москве, что король Сигизмунд II Август захотел встретиться с ним, а затем попросил записать свой рассказ о Московии Ивана Грозного. Документ, составленный Шлихтингом, имел следующее название – «Краткое сказание о жестоком правлении московского тирана Васильевича».

Это действительно сказание, о котором современный историк В. Р. Мединский пишет: «В записках Шлихтинга нет никаких политических обобщений. Просто перечисление пыток и казней. Цифры убитых и умерших под пытками называет такие, что, если их сложить, получится больше миллиона человек. Всё городское население России того времени».

Ситуацию, сложившуюся в стране (террор) Шлихтинг объяснял особенностями мышления и психики, свойственными русским: «Московитам врождено какое-то зложелательство, в силу которого у них вошло в обычай взаимно обвинять и клеветать друг на друга перед тираном и пылать ненавистью один к другому, так что они убивают себя взаимной клеветой. А тирану всё это любо, и он никого не слушает охотнее, как доносчиков и клеветников, не заботясь, лживы они или правдивы, лишь бы только иметь удобный случай для погибели людей, хотя бы многим и в голову не приходило о взведённых на них обвинениях»[32].

Конечно, польского короля Шлихтинг уверял, что пишет и говорит только «правду и ничего кроме правды», и своё сказание начал торжественным заверением: «То, что я пишу вашему королевскому величеству, я видел сам собственными глазами содеянным в городе Москве. А то, что происходит в других больших и малых городах, едва могло бы уместиться в целых томах».

Записка Шлихтинга пришлась как нельзя вовремя: папа Пий V именно в это время собрался установить связи с Москвой, чтобы привлечь её на борьбу с турками. Польский король сразу запаниковал: испугался, как бы между московской и папской курией не завязалась дружба. Поэтому он переправил сказание Шлихтинга в Рим.

Там творение безвестного немецкого дворянина произвело желаемое Сигизмунду впечатление, и папа написал Шлихтингу: «Мы ознакомились с тем, что вы сообщили нам о московском государе; не хлопочите более и прекратите сборы. Если бы сам король польский стал теперь одобрять нашу поездку в Москву и содействовать ей, даже и в этом случае мы не хотим вступать в общение с такими варварами и дикарями».

Из этого письма видно, что Шлихтинг был двойным агентом – папы Римского и польского короля. А потому неслучайно попал в плен к русским, а потом составил свой отчёт о «виденном» в том духе, который соответствовал желанию Сигизмунда II и напугал Рим.

Другой «сказочник» – Генрих Штаден – тоже был немцем. Родился он в Вестфалии в бедной семье бюргера и, будучи чрезвычайно активным, рано встал на путь авантюризма. С полуразбойничьим отрядом попал в Ливонию, откуда «бежал под страхом виселицы».

Из Ливонии Штаден проследовал в Московию. Приняли его хорошо: определили в опричнину и выделили имение. Конечно, иноземец охотно участвовал в «мероприятиях» опричников. Об одном из походов вспоминал: «Я был при великом князе с одной лошадью и двумя слугами. Когда же я вернулся в своё поместье с 49 лошадьми, из них 22 были запряжены в сани, нагруженные всяким добром, я послал всё это на мой московский двор. Тут начал я брать к себе