Ирина Бразуль - Демьян Бедный

Именно этим примером Маяковский иллюстрировал свое утверждение той истины, «какую силу представляет собой поэзия, стихи…».

…А наступления идут волна за волной. И в каждом новом случае нужно новое оружие. Поэт кочует по частям. Что нужно сделать? Чем могу помочь? Куда поехать?

Точные обстоятельства таких Демьяновых набегов в части известны только благодаря его друзьям. Буденный рассказал, что познакомился с поэтом на IX съезде партии в апреле двадцатого года.

В дни работы съездов партии и Советов Демьян должен быть в Москве. Весь внимание во время выступлений. Весь внимание во время перерывов, когда можно порасспросить делегатов. Так он познакомился еще в девятнадцатом году, на VIII съезде партии, среди прочих с украинским делегатом Панфиловым, а после — хорошо выступал, старик! — подвел его к Владимиру Ильичу для продления разговора. Тогда-то они и снялись втроем — на память Панфилову.

А в апреле двадцатого года, на IX съезде, Владимир Ильич познакомил поэта с Буденным. Оба обрадовались. Демьян давно собирался попасть в Первую Конную, а ее командующий много слышал о поэте. И не только слышал. С его помощью бил генерала Шкуру.

Познакомившись, сразу сошлись на дружескую ногу. Буденный пришел в гости вместе с Калининым, Дзержинским и Ворошиловым.

Но вот Буденный меняется с поэтом ролями. Теперь Демьян в гостях у командующего, и об этой встрече рассказывает уже Буденный:

«В июле 1920 года Первая Конная вела тяжелые бои за Ровно. Город дважды переходил из рук в руки. Не знаю, как Демьян Бедный оказался на станции Здолбуново, откуда добрался до нашей 11-й кавалерийской дивизии. Поздно вечером он на тачанке приехал в только что освобожденный город Ровно. Шел проливной дождь, грохотали грозовые разряды. Весь промокший, Демьян ввалился в занятую мною комнату гостиницы «Версаль».

— Какой дьявол носит тебя ночью по такой погоде? К тому же кругом враг! — начал я его отчитывать…

— Я и так Бедный, а ты еще ругаешь… — хитро улыбался мой ночной гость.

Рано утром ему нужно было ехать по заданию в соседнюю с нами армию, и он допоздна «терзал» меня расспросами, сам рассказывал о новостях…»

Демьяну нужно во все «соседние» армии. И он нужен во всех соседних и не соседних.

Дело идет к осени. На Южном фронте политработники вздыхают: «Эх, кабы нам сюда Демьяна Бедного!..» Впереди битва с Врангелем. Фрунзе каждый день в частях, требует от политработников «зажигательного» материала. Листовок. Прокламаций. Врангель этим не пренебрег: засыпает своими призывами. И Фрунзе, проверяя боевую подготовку и политическую работу, повторяет: «Готовьтесь! Сила большая. Отпор надо дать перед боем. Отвечайте на бароновы листовки. Надо проникнуть в его тылы. Действуйте, пишите!»

Газетные фельетонисты Южного фронта, конечно, пишут, но… приезд Демьяна был бы в самый раз. А он тут как тут!

Поговорил в политотделе:

— Каково положение? Что пишут бароновы борзописцы? Покажите! Что больше всего интересует вас самих? Так, так, понимаю. А где сейчас наш командующий? Хорошо.

Вскочил в политотдельскую пролетку и умчался на станцию, к поезду Фрунзе.

Политотдельцы Южного фронта рассказывают, что знаменитый «Манифест барона фон-Врангеля» был написан единым духом в вагоне Фрунзе.

«Всегда серьезный, сосредоточенный, с виду даже несколько хмурый… Фрунзе буквально заливался хохотом, слушая «Манифест». На вопросы о тираже он отвечал:

— Печатайте хоть миллионы! Чем больше, тем лучше!»

И по всему Крымскому побережью полетели листки, украшенные сверху двуглавым орлом, потому что манифест-то от имени Врангеля, утверждающего: «Я самый лючший, самый шестный есть кандидат на царский трон…»

А внизу скромное заверение, что «баронскую штучку списал и опубликовал Демьян Бедный».

Хитро сплел он русский язык с немецким: «Ихь фанге ан. Я нашинаю»:

«Послюшай, красные зольдатен:Зашем ви бьетесь на меня?Правительств мой — все демократен,А не какой-нибудь звиня.…Шлехьт! Не карош порядки новий!Вас Ленин ошень обмануль!

Ви должен верить мне, барону.Мой слово — твердый есть скала.Мейн копф ждет царскую корону,Двуглавый адлер — мой орла.…И я скажу всему канальству:«Мейн фольк, не надо грабежи!Слюжите старому начальству,Вложите в ножницы ножи!»

Фрунзе на вопросы о том, когда начнется наступление, отвечал:

— Скоро. «Я нашинаю» в самые ближайшие дни.

Когда же от Врангеля потекли перебежчики, на обычный вопрос: «Почему сдался?» — вытаскивали листовку:

— А вот, по «Манифесту»… Ведь это что же? Тут правда написана о том, что нас ждет: «Ви будет жить благополучно и целовать мне сапога!»

Все разобрали, что по-русски, что по-немецки. С тем и сдавались.

Фрунзе утверждал, что листовка серьезно помогла в разгроме Врангеля. А Демьян уже догоняет сражающуюся с тем же Врангелем армию Юго-Западного фронта и приходит в отчаяние:

Где же «Конная Вторая»?Впереди, да впереди!«Мне ее, — вздыхал вчера я, —Не догнать, того гляди!»

Трух да трух моя кобыла.Кляча, дуй ее горой!Доскакал я все ж до тыла«Конной Армии Второй».

…Брички, пролетки, верхом, пешком — все средства хороши и… плохи; был случай — на машине. Заблудились в степях Северного Кавказа. Густая трава. Ни огонька, ни дороги. Но никогда не теряющемуся Демьяну не придет в голову говорить в стихах об опасности, превратностях не только дороги — даже боя, потому что это не страшно. Не вызывает тяжелых дум. Тяжелые думы приходят не в опасные минуты. Но приходят. И один только раз он позволил себе рассказать о душевной тревоге в лирическом стихотворении «Печаль». Написано в пути на польский фронт:

Дрожит вагон. Стучат колеса.Мелькают серые столбы.Вагон, сожженный у откоса,Один, другой… следы борьбы.Остановились. Полустанок.Какой? Не все ли мне равно.На двух оборванных цыганокГляжу сквозь мокрое окно.Одна — вот эта, что моложе, —Так хороша, в глазах — огонь.Красноармеец — рваный тоже —Пред нею вытянул ладонь.Гадалки речь вперед знакома:Письмо, известье, дальний путь…А парень грустен. Где-то домаОстался, верно, кто-нибудь.

Колеса снова застучали.Куда-то дальше я качу.Моей несказанной печалиДелить ни с кем я не хочу.К чему? Я сросся с бодрой маской.И прав, кто скажет мне в укор,Что я сплошною красной краскойПишу и небо и забор.…Не избалован я судьбою —Жизнь жестоко меня трясла.Все ж не умножил я собоюПечальных нытиков числа.Но — полустанок захолустный…Гадалки эти… Ложь и тьма…Красноармеец этот грустныйВсе у меня нейдет с ума!Дождем осенним плачут окна.Дрожит расхлябанный вагон.Свинцово-серых туч волокнаЗастлали серый небосклон.Сквозь тучи солнце светит скудно.Уходит лес в глухую даль.И так на этот раз мне трудноУкрыть от всех мою печаль!

Много критиков запомнят слова о сплошной красной краске. Но редко кто обратится к существу этих стихов, в которых поэт в кои-то веки раскрыл чисто лирическую сторону своего таланта.