Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

Спешу, чтобы не опоздать. Давай твою головку, губки и глазки, а также нашу боевую троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Целуй папу и маму.

Дорогая моя Женюра!

Я тебе уже писал и повторю – я надеюсь дней через 5 получить отпуск и выехать к вам. Вместе с этим представление меня в генералы вновь двигается, может быть, днями 2–3 раньше меня. Не можешь ли ты позондировать почву, чтобы отыскать мне генеральское место в Петрограде… или еще где-либо. Я воюю уже 14-й месяц и немного боюсь этой длительности в смысле нервной системы. Мне хотелось бы послужить немного, отойти, а там, если война затянется, опять на фронт. Попробуй, милая, и приготовь что-либо к моему приезду, если возможно.

Мое настроение – неважно, и только твои рассказы о Генюше и его успехе приводят меня в веселое настроение. И думаю я, что мы, составляя одно целое, не веселимся одновременно: то там хорошо, здесь неважно, то наоборот. Сейчас у меня немного болит голова, и я думаю даже, по совету врачей, принять брому. Кажется, первый раз в жизни… пока не знаю даже, какой в нем вкус.

Сейчас мы сидим компанией в шесть человек и ведем разговоры на ту тему, что мы совсем одичали и если мы возвратимся домой, то не сумеем ни шагу сделать, ни вычистить нос. Моя молодежь на эту тему выдумывает много забавного. Думаю, что ты уже переехала на новую квартиру, я пока пишу на квартиру папы… Геня написал мне твой новый адрес, да я забыл. Давно не получаем новостей и не знаем, что у нас делается на белом свете… у нас очень дела поправились, отогнали австрийцев и держим их в решпекте… Как-то на немецком фронте? Интересно, как теперь протекает ваша внутренняя политика.

Как-то начинает Генюша? По-моему, в нем самое важное – приучить его к систематической работе. Он будет ленив, так как слишком даровит, а между тем без труда и ему будет трудно: обломят и обойдут менее даровитые.

Давай губки и глазки, а также малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Дорогая моя Женюрка!

Третье письмо начинаю с сообщения, что я надеюсь выехать в отпуск. Буду у вас – если мне будет разрешено и все протечет благополучно – в середине сентября. Сейчас узнал, что мое представление в генерал-майоры (2-е по счету) пошло уже в штаб корпуса и, если оно будет идти хорошим темпом, может в Петроград прибыть до меня. Не можешь ли ты сейчас же начать зондировать почву, чтобы мне в Петрограде или где-либо было предоставлено генеральское место (В[оенное] училище, Азиатский отдел, место в Главном штабе или Г[лавном] упр[авлении] Генер[ального] штаба и т. п.). Я на войне 14 месяцев и в сплошном бою… думаю, случай единственный в своем роде. Другие или позже явились, или были в отпусках, или в командировках, или, наконец, отдыхали за легкими ранениями. Моя мысль идет к тому, чтобы немного отдохнуть и собраться с силами, а затем, если война затянется, я вновь махну на фронт.

Эти две недели пережито очень много, так много, что иному человеку впечатлений хватило бы на полжизни. Как много на войне зависит от счастья: есть оно – все идет прекрасно, покинуло – в один момент можно потерять не только жизнь, но и доброе имя. Это наблюдаешь всюду, и это более всего на войне угнетает.

От тебя вчера получил четыре письма, одно с портретом гимназиста, две открытки – с моими приятелями. Генюша, вероятно, в первый раз в жизни вышел неудачно – шевельнулся, но все-таки очень эффектен: хороша фигура, поза, постав головы, фуражка (роскошь) и эти забористые манжеты! Гордость и довольство собою проглядывают с макушки до пяток. Мне думается, что младшие смотрят на него с подобострастием.

Икона, которую мы заказали, делается на счет полка, и ты другой какой-либо больше не заказывай. Батюшка сейчас садится за письмо, чтобы ответить тебе на все твои вопросы, – он только что приехал из отпуска. Первый угол дочки – очень типичен; так же было и с Генюшей. Раз девочка начинает сознавать, надо применять и нажим, чтобы привить, что нужно. Давай глазки и лапки, а также малых наших, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Дорогая моя Женюрка!

Позавчера подал рапорт об отпуске и теперь жду результатов. На пути думаю заехать в штаб армии, чтобы позондировать почву на тот случай, если тебе не удастся чего-либо достигнуть… об этом я писал тебе в трех предшествующих письмах. С генеральством меня ожидает бригада, так как штаб корпуса еще очень далеко, а с бригадой опять те же картины, которые я пережил 14 месяцев. Твой муж – плохой нюхатель жизни и несет свой жребий попросту, на даль, без оговорок и осматриваний. Другие уж сумели и в отпусках побыть, и полечиться, и раза 2–3 переменить места, а я как впрягся, так и везу… без отдыха и сроку.

Не сетуй, моя славная, на меня, что я беру кислый тон, но он пробивается сам собою, когда начинаешь говорить без актерства и лицемерия.

Вчера получили газету от 4 сент[ября] – после долгого перерыва – и удивляемся, что у вас там такое творится. Что естественнее и глубже слов Государя, сказавшего, что теперь надо думать о войне и пока больше ни о чем, а между тем у вас начинают думать о чем хотите, только не о войне… о ней только говорят, говорят и говорят. «Рус[ские] ведом[ости]», напр[имер], утверждают, что теперь насущное время для коренных реформ… Это во время войны-то? Что они, одурели в самом деле? Кто же перестраивает корабль, когда вокруг него хлещут бури и раскатываются волны! Только думают о непогоде и спасении. Стихнет буря, придут в гавань, тогда перестраивай и перекрашивай корабль хоть сверху донизу!

Получил от тебя письмо от 30 августа и не сегодня – завтра жду Вал[ериана] Ив[ановича], жду его долгих и обстоятельных рассказов.

У вас теперь спокойно и весело; Генюша выдержал, а с этим отпали заботы и тревоги. Мы сейчас на временном отдыхе, но пользоваться им не приходится: погода холодная, часто дождит и наружу не тянет… Я погружен в свой дневник и в чтение книг, из которых «Поход Наполеона 12 г.» Сегюра особенно меня увлек… Интересно сближать далекое с настоящим и усматривать, как многое уцелело.

Давай твои губки и глазки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Дорогая моя Женюра!

Вчера приехал Осип, а позавчера В[алериан] И[ванович], так что первый обогнал второго почти на неделю. С В. И. мне почти не удалось поговорить, так как он должен был спешить в более высокие штабы. Но с Осипом мы сейчас же заговорили, и он меня очень заволновал… Конечно, все горе в том, что ты стала на наиболее тяжкое предположение, что твоего супруга разжалуют. Ты права, у нас так устроено, что за неудачу или за прямое несчастье бывает, что и разжалуют, но …меня пока представили в генералы. Мне же лично страшно не это разжалование, а мысль, меня удручавшая несколько дней и сверлившая мое сердце, а именно: не виновен ли я чем лично, не упустил ли я что-либо, не был ли небрежен или слишком доверчив и т. п. И я работал целую неделю над этим вопросом, разбирая его вширь и вглубь, расспрашивая всех, кто мог осветить дело, ставя себя на положение обвиняемого, делая себя и других прокурорами… И не скрою от тебя, моя золотая девочка и мое единственное в мире для меня дорогое существо, я едва ли перенес бы, если бы я вынес себе ясно и убедительно обвинительный приговор…