Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

Свободный капитал, не находивший из-за условий войны иного помещения, устремился в сферу фондовых сделок. Так, буквально в четыре дня в сентябре были раскуплены акции объединенного железнодорожного займа на сумму 350 млн. рублей. Прибыльность некоторых предприятий, выполнявших оборонные заказы, удесятерилась. Наибольшим спросом пользовались акции металлургических заводов, нефтяные, транспортные, железнодорожные, банковские. Акции, например, Первого общества подъездных путей в России выросли с конца весны к началу сентября 1915 года с 66 до 130 рублей»[171].

Однако претензии А. И. Гучкова и его соратников сделать ВПК главным органом мобилизации промышленности были в конце концов отвергнуты правительством из опасения бесконтрольного роста политической влиятельности крупного бизнеса. Вместе с тем, как и в других воюющих странах, российское правительство расширяло государственное регулирование в экономике и этим ограничивало возможности монополий. На предприятиях ВПК были введены военная приемка продукции и контроль военными производственного процесса.

Более того, 1 января 1916 года был принят закон о секвестре. 22 октября того же года Министерство торговли и промышленности получило право контроля за торговлей металлами. 12 декабря царь утвердил решение Совета министров о переводе на государственное управление электрических заводов «Сименс и Гальске», «Сименс-Шуккерт», «Всеобщей компании электричества».

Для уточнения природы дальнейших событий обратимся к свидетельствам руководителей имперской спецслужбы. В воспоминаниях начальника Петроградского охранного отделения К. И. Глобачева рассказывается (с обвинительным уклоном) о подспудных течениях в ЦВПК, которые выплеснулись на поверхность в конце 1916-го — начале 1917 года.

«Комитет, созданный по мысли Гучкова и его товарища Коновалова и набранный из лиц, принадлежавших главным образом к оппозиционным и противоправительственным партиям, естественно, смотрел на это новое дело как на использование его в чисто политических целях. Комитет являлся, так сказать, той легальной возможностью, где можно было совершенно забронировано вести разрушительную работу для расшатывания государственных устоев… Все служебные заседания носили не деловой характер, а скорее являлись политическими совещаниями и митингами. Агенты Комитета и сам председатель постоянно выезжали на фронт для постепенной подготовки оппозиционного настроения среди командного состава, причем Гучков брал на себя главнокомандующих фронтами и командующих армиями. Он старался приобрести популярность и среди рядового офицерства…

Но необходимо было заручиться и другим, не менее важным элементом в деле подготовки переворота — рабочими. И вот Гучков выступил с предложением ввести в состав Комитета наравне с промышленниками и представителей от рабочих. Это предложение, конечно, Комитетом было принято, ибо в политическом отношении сулило огромные перспективы. Выборные рабочие в Комитете сразу связывали общественность с рабочей массой и давали этой организации поддержку в том классе населения, который под влиянием агитации наиболее был склонен к противоправительственным выступлениям…

Уже с 1915 г., после первых неудач на войне, Государственная дума, как я уже говорил, стала революционировать страну, а в 1916 г. там образовался определенно революционный центр с молчаливого благословения ее председателя Родзянко. Ежевечерние закрытые заседания небольшой группы с Керенским и Милюковым во главе уже дирижировали настроениями в столице и вместе с сим во всей России. Этот центр опирался на такие мощные уже к тому времени группировки и организации, как <Прогрессивный блок>, <Союз земств и городов> и ЦВПК, а последняя организация связывала революционный центр через рабочую группу с рабочими массами и давала ему возможность проводить в этих массах все свои начинания и директивы»[172].

Однако генерал Глобачев упрощал положение дел. Если посмотреть на программу партии октябристов, то увидим, что Гучков был монархистом и конституционалистом. В первом параграфе программы говорилось: «Российская империя есть наследственная конституционная монархия, в которой император как носитель верховной власти ограничен постановлениями основных законов»[173].

Октябристы прямо отвергали идею парламентского строя, считая его неприемлемым как с исторической, так и с политической точки зрения.

При этом внутренние противоречия среди организаторов Прогрессивного блока были очевидны. Так, П. П. Рябушинский считал неприемлемым альянс аграриев и промышленников, на который ставил А. И. Гучков. Он считал, что надо выбирать что-то одно, объединять оба «было бы противоестественным».

Поэтому оценку Глобачева о «заговорщицкой» сущности ВПК и блока надо объяснить наслоением позднейших травм, революциями и эмиграцией.

Подлинный, а не предполагаемый заговор возник позже.

Как признавался Шульгин, Прогрессивный блок избрал парламентскую борьбу вместо баррикад, путь «суда» вместо самосуда: «наша цель была, чтобы массы оставались спокойными, так как за них говорит Дума… Созданием Блока правые „приковали кадет к минимальной программе… так сказать, оторвали их от революционной идеологии, свели дело к пустякам“. Однако это далеко не весь сюжет: „кадеты, с другой стороны, вовлекли нас в борьбу за власть“».

Теперь вопрос стоял очень просто: какая чаша весов перетянет?

Растущее разочарование в правительстве толкало Шульгина, как и других прогрессивных националистов, на все больший уход от своей изначальной задачи и все большее сближение с левой частью Думы. Именно у Шульгина этот процесс, пожалуй, проявился наиболее ярко. О его обличительных речах, которые запрещались цензурой и одобрялись кадетской прессой, уже не раз говорилось в отечественной историографии.

Новый проект декларации Прогрессивного блока, приуроченный к началу пятой сессии, составленный совместно В. В. Шульгиным и П. Н. Милюковым (ранее их союз был немыслим), требовал отставки нового премьер-министра Б. В. Штюрмера.

Для понимания причин перерождения Шульгина надо учесть следующее обстоятельство.

Националисты Юго-Западного края были наиболее сплоченной частью русского дворянства, объединившиеся по западноевропейскому примеру как электоральная сила перед давлением сильной польской группы и сосредоточенно молчавшего крестьянства. Но в центре империи дворянство по привычке уповало на чиновничий Петербург, не понимая, что времена переменились, что старая благородная православная Россия-матушка отодвинута в сторону банковско-биржевой энергией новой России.