Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Во главе училища стоял директор, христианин; помощник инспектора и все учителя общих предметов — также русские и пользовались правами государственной службы. Только инспектор да преподаватели чисто еврейских предметов были евреи, причем инспектор никакой властью не был облечен и назначался лишь для почета из выдающихся виленских евреев. Преподавание шло на русском языке, кроме лишь специальных еврейских предметов.
При училище, занимавшем большой каменный дом, было общежитие, в котором содержалось на казенный, то есть еврейский, счет определенное число наиболее способных учеников; в их числе был и мой старший брат, известный впоследствии в медицинском мире автор обширного исторического сочинения[109].
Как попал туда мой брат — не знаю, тем более что у ортодоксальных евреев, какими были мои родители, раввинское училище считалось рассадником свободомыслия и безверия, и никто из них туда своих детей не отдавал. Главным мотивом отдачи своего первенца в это нечестивое заведение было, вероятно, освобождение учеников раввинского училища от воинской повинности, которая, по тогдашнему суровому режиму николаевских времен, была страшна не одним евреям, а для последних, не знавших ни русского языка, ни русского быта, считалась величайшим несчастней. Немалым побуждением у моих родителей, должно быть, служило желание избавиться от лишнего рта, тем более что брат мой, в виде особого исключения, был принят на казенный счет с первого же класса.
Из еврейских предметов я был приготовлен лучше других, но русская речь была тогда для меня совершенно чужда, а потому я ровно ничего не понимал на уроках общих предметов; но вскоре я стал делать заметные успехи и усвоил бы русский язык вполне, если бы не постигшая меня тяжелая болезнь.
Я был приходящим учеником. Ежедневно в 4–5 часов утра я отправлялся в училище к брату, который помогал мне приготовлять уроки, и в эти-то экскурсии, зимою, одетый весьма легко, я сильно простудился и схватил горячку. Я пролежал дома, в нищенской обстановке, более трех месяцев, и все это время был почти без сознания. Когда благодаря крепкому организму я наконец выздоровел и явился в училище, то учителя меня не узнали и спрашивали: кто такой?
После болезни я недолго пробыл в училище. Родители мои, кажется, приняли мою болезнь за наказание свыше за посещение богопротивного заведения, почему взяли меня оттуда и снова посадили за Талмуд.
— Достаточно, — говорил отец, — что один сын у нас безбожник, и горе нам будет, если и другой (то есть я) будет гой (отступник от еврейской веры).
Странные были отношения моих родителей к старшему своему сыну! Находясь в общежитии раввинского училища, он крайне редко посещал родительский дом; родители же никогда его не навещали в раввинском училище. Когда, бывало, на большие еврейские праздники брат и явится домой, то он чувствовал себя как бы чужим, постоянно был молчалив и угрюм. Родители, считая его погибшим для еврейской религии, точно стыдились его, терпели как неизбежное зло, никогда не приветствовали, не ласкали, в особенности же мать, несмотря на то что он был весьма способный и трудолюбивый ученик, тихий и скромный и, главное, ничего им не стоил.
При этом кстати будет рассказать следующий эпизод из жизни моего брата, характеризующий в то время отношения к нему родителей.
Брат был в шестом классе, когда училище праздновало первое десятилетие своего основания[110]. На торжестве кроме учебного начальства с попечителем округа[111] во главе присутствовал генерал-адъютант Назимов, бывший в то время виленским генерал-губернатором. Трое из лучших воспитанников училища должны были произнести по этому случаю речи на русском, немецком и древнееврейском языках. На долю брата выпало говорить речь на русском языке. Генерал Назимов, выслушав эту речь, не поверил сначала, что это говорит еврейский мальчик, но когда попечитель округа подтвердил это, то генерал-губернатор подозвал брата к себе, расцеловал его при всей публике и пожелал ему усовершенствоваться в науках и всяких успехов в жизни.
Весть об этом облетела все еврейское население Вильны, и многие приходили поздравить наших родителей с таким неслыханным торжеством их сына. Но простые, религиозные евреи нисколько не были польщены этим отличием и наивно высказали, что если бы их сын одержал такую победу в области Талмуда, то тогда они считали бы себя гораздо счастливее…
Пробыв в раввинском училище «без году неделю», я, понятно, ничего нужного оттуда не вынес, ни элементарного понятия о жизни и внееврейских интересах, ни даже правильного чтения по-русски. Единственное сильное впечатление, которое я вынес из училища за короткое время моего пребывания в нем, это было публичное наказание розгами одного ученика 3-го класса, верзилы лет шестнадцати-семнадцати.
Дело вышло так. Этот ученик, ужаснейший шалун и лентяй, устроил одному учителю-еврею во время урока кошачий концерт. Как только урок кончился, учитель отправился пожаловаться прямо к директору. Последний, не убедившись даже в справедливости жалобы и не выслушав оправдания ученика, приказал немедленно выдрать его тут же на дворе при всех учениках. Шалун завертелся, стал просить прощения у учителя, умолять помощника инспектора походатайствовать за него, но, разумеется, ничего не помогло. Явились четыре сторожа с громадными пучками розог для исполнения экзекуции. Бледный как смерть преступник умолял присутствовавшего тут же директора о помиловании; наконец, он заявил, что выходит из училища совсем, но директор остался непреклонен. Преступника раздели, положили на землю, покрытую снегом; два сторожа держали его за голову и руки, а двое наносили удары. Несчастный кричал что есть мочи, а могучие удары со свистом так и сыпались на обнаженное тело, пока оно не было исполосовано до крови. Наконец директор крикнул: «Довольно!» — и равнодушно, в сознании исполнения своей обязанности, удалился. А наказанный ученик, приведши трясущимися руками свой туалет в порядок, выбежал, как бешеный, на улицу и больше в училище уже не вернулся.
Вскоре после выхода из училища я очутился в маленьком еврейском городке Минской губернии, Мире, где тогда процветала еврейская семинария (иешиба), в которой обучалось около двухсот еврейских мальчиков. Но прежде, чем опишу эту замечательную во многих отношениях иешибу и тогдашние ее
