Менахем Бегин - В белые ночи

Почему советские власти не ликвидируют очереди? Трудно найти удовлетворительный ответ на этот вопрос. Теоретически очередь ликвидировать нетрудно. Если бы в городе Джизак, например, власти открыли десять дополнительных пунктов по продаже хлеба, исчезла бы длинная очередь на грязных улицах города. Но, возможно, все не так просто, если принять во внимание организационные проблемы, связанные со снабжением двухсот миллионов человек. Власти, весьма возможно, заинтересованы в сохранении очередей. Очередь, лравда, вызывает внутреннее, скрытое озлобление, но человек привыкает к очереди (а к какой беде человек не привыкает?), а в очереди он думает лишь об одном: как бы добраться до заветного окошка, получить то, что «дают», не вернуться домой с пустыми руками.

Государственная система снабжения делает ненужным посредничество между изготовителем и потребителем. В Советском Союзе нет торговцев: товары продают торговые работники, находящиеся на государственной службе. Но неужели с ликвидацией класса торговцев в Советском Союзе исчезло само понятие торговля?

Слова Гарина: «У нас всегда всего не хватает» — относились, как я понял во время своих странствий, к предметам потребления. Целыми днями я ходил по Ташкенту в поисках обыкновенной зубной щетки, но так и не достал. Как трудно достать горелку для примуса! Сколько недель приходится искать стеклянный цилиндр для керосиновой лампы! Эта хроническая нехватка не должна вызывать удивления. Если единственный властелин является одновременно и единственным «кормильцем», он, естественно, ставит во главу своих забот не удобства потребителя, а потребности власти, и в первую очередь — развитие тяжелой промышленности и военные нужды.

Мои русские собеседники не скрывали, что, по их мнению, постоянная нехватка товаров объясняется исчезновением прослойки населения, в задачу которой входит забота о личных интересах граждан, иными словами — исчезновение торговцев. «Было бы хорошо, — говорили они мне, — если бы власти разрешили мелкую торговлю». Никто из русских, с которыми я беседовал, не сказал, что и заводы следует передать в частные руки. В то же время все желают расширения свободного колхозного рынка, то есть увеличения земельных участков, находящихся в частном пользовании крестьян. Особенно ярко выразил тоску по мелкой торговле человек, признавшийся в разговоре со мной, что он троцкист. Разумеется, встретился я с ним не в очереди, а на берегу Печоры. Этот человек, по национальности русский, начал беседу с похвал еврейскому уму. «Я был за Троцкого, — сказал он, — и всегда буду за него, пусть мне даже придется здесь умереть. Если бы Троцкий был у власти, наша жизнь стала бы совершенно иной: Троцкий знал, что хорошо для народа. Он требовал разрешить мелкую свободную торговлю».

Такого пункта в программе Троцкого не было, но интересно, что троцкист приписывал своему учителю желание народных масс.

Пока, однако, народные массы в России вынуждены довольствоваться тем, что «дают». Это не значит, что в Советском Союзе нет торговли. Напротив, торговля здесь процветает и не обходит ни один дом. Можно смело сказать, что нет в Советском Союзе человека, которому в жизни не приходилось заключать обменную или торговую сделку. Вряд ли в мире существует другая страна с таким огромным количеством взаимных торговых сделок. Это тоже один из парадоксов советской жизни: прослойка торговцев ликвидирована, и торговлей занимаются все. Во время пребывания в Джизаке мне однажды пришлось простоять в очереди за хлебом с четырех утра до позднего вечера. Несколько раз меня сменял шурин. Мы ждали хлеба. Время от времени объявляли, что хлеб должен поступить с минуты на минуту, но он все не поступал. Наконец, после целого дня ожидания, нам сообщили, что хлеба не будет, так как сломалась какая-то машина на мельнице и в пекарне кончилась мука! Длинная очередь на глазах растаяла — люди пошли домой без хлеба. Их семьи напрасно ждали дневного пайка.

Назавтра я снова пошел в очередь и подал раздатчице восемь талонов, на всех обитателей нашего домика за два дня.

— Почему вы даете мне вчерашние талоны? — спросила раздатчица.

— Что значит «почему»? Вчера мы хлеб не получили, на мельнице что-то сломалось.

— Думаете, я не знаю, что случилось на мельнице? Знаю, что вчера вы хлеба не получили. Но обошлись, пережили? Значит, все в порядке. За вчерашний день мы хлеб не выдаем. Возьмите на четыре карточки.

Напрасно я убеждал ее, она твердила свое: «Пережили? Значит, все в порядке». Это тоже один из законов советской очереди.

Но самый важный урок я извлек, стоя в другой очереди. Все, ожидавшие вместе со мной дневной паек, были голодны. Хлеб был фактически единственной едой. Только немногие могли себе позволить купить на колхозном рынке головку лука или редьку вдобавок к хлебу. Почти сутки стояли они, терпеливо ожидая, не произнося ни одного недовольного слова, ни одной жалобы на порядки. Когда после двадцати часов ожидания было объявлено, что хлеба нет, они без жалоб разошлись по домам. В любой другой стране вспыхнул бы хлебный бунт; в Советском Союзе массовый голод не сопровождается беспорядками.

Я понял, что, вопреки принятому мнению, можно изменить природу человека. Советский режим сумел во многом изменить природу своих граждан, отодвинуть предел страдания, до которого человек может безропотно терпеть. Как этого достигают? Спросите НКВД и очередь — им известен метод, которым это достигается, и цена, которую за это платят.

В небольшом поселке на полпути между Самаркандом и Бухарой мне сказали, что местный раздатчик хлеба — еврей. Когда-то я слышал, что бухарские евреи сумели сохранить знание библейского языка и даже при советском режиме умудряются обучать Торе своих детей. Поэтому я решил попытать счастья и, протягивая раздатчику карточки, спросил на иврите: «Бейт-кнесет йеш по?» («Синагога здесь есть?»).

Раздатчик посмотрел на меня и спросил на иврите:

— Вы еврей?

Синагоги в городке не оказалось. Но в этом городке у меня хлеба было вдоволь. Еврейская солидарность иногда срабатывает и в Советском Союзе.

Но чаще в очредях приходилось сталкиваться с «солидарностью» другого рода. Почти не было очереди, в которой не слышалось бы:

— Эй, Абрам, чего толкаешься?

— Иван воюет в окопе, Абрам торгует в рабкоопе.

— Знаешь, один Абрашка приехал вчера как бедный беженец, а нашли у него чемодан червонцев.

— Евреи на фронт не идут, дело известное, а чего им идти на фронт? Разве не хватает русских?

Слово «жид» я в очередях почти не слышал. Если не считать концлагерь, я слышал его в России всего один раз. Я шел по центральной улице Ферганы и видел пьяного, который по-русски кричал: «Вырезать всех жидов!»