Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

Стихи — это те иллюстрации, которые она создавала к своему non-fiction, главному делу своих последних лет. Поэт должен начать писать прозу, она тоже рвалась к прозе. Она — о поэме — ее написала.

Хороша поэма «Сказ про Федота-стрельца» — хоть пой, хоть танцуй. И так ловко, хорошо — в общем, «ти-ти-ти, а что — непонятно». Пастернак ведь умел читать стихи?

«Аграфия» — деликатно говорила о себе Ахматова, боявшаяся письмами скомпрометировать себя перед потомством.

А вот «Прозой о поэме», дневниками, записками к Бродскому — не побоялась.

П<отому> ч<то> слова о стихах не помогают, нужны — стихи.

МАРИНА ЦВЕТАЕВА — БОРИСУ ПАСТЕРНАКУ

..мнение Владимира Набокова о «Поэме»: «Grustno vsyo zhe, chto I eyo oprovintsialil strashnij muravejnik» (P. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 477.) А ей казалось — «впервые», «нет прецедентов», «симфония», «страшно» — первый признак провинциала: что за городской стеной жизни нет. Как писали на заре ее литературной карьеры: жалко только, что эта плохая песня так нравится самому автору. Трепет Ахматовой, предчувствующей, как она удивит поэмой мир, почувствовался Набоковым.

Шестьдесят шестая проза

Бытовую сатирическую прозу Ахматова пишет («Буфетчица Клава», например) замечательно, в роде Зощенко, Булгакова и Ильфа и Петрова. Краткость, юмор, яркие зарисовки. Пару страничек, конечно, но смешно.

То есть литератор был небесталанный. Зачислен в чемпионы без боя, в результате околоспортивной борьбы — и не в своей весовой категории.

ПРОЗА. Озерову заказали мой литературный портрет. А я решила написать сама — так, для баловства». (Л. K. Чуковская. Т. 3. Стр. 198.)

7 сентября. Начать улаживать прозу для Милана.

10 сентября. Начинаю улаживать книгу прозы для Милана.

Заметка «Опять проза. I. О прозе вообще.

Взять бы хорошие переводы, а еще писать прозу, в кот<орой> одно сквозит сквозь другое, и читателю становится легче дышать.

Хочу простой домашней жизни. А прозу почти слышу.

«L'anne'e derniere a Marienbad» оказался убийцей моего «Пролога», <…> Читаю его с болью в сердце. <…> Кто поверит, что я писала «Сон во сне», не зная эту книгу.

Даже Анатоль Франс: «Искусство — это в сотый раз увидеть по-новому то, что до тебя видели другие».

Много думаю о прозе. Досадно, что я так поздно (1965 год) спохватилась, но одну книгу я еще успею сделать.

Во время встречи К. Симонов прочитал стихи, а А.А. спросила: «Вы прозу пробовали писать?» — «Нет», — ответил Симонов. «Будете, наверное», — сказала А.А.

Читал [Сергей Антонов] свои стихи. Но я ему напророчила прозу.

Какую прозу ей писать? С кем становиться в ряд? Ждать новых форм, нового языка, новых тем, очевидно, не приходилось. Она сама задала свой уровень — сценарий о летчиках. Что она знала о летчиках? Видела ли она когда-нибудь живого летчика? Видела ли она когда-нибудь кого-то, погубившего друга из-за его жены? Что она стала бы о них писать, какие слова из ее лексикона приложимы к летчикам? Если ее обычные, то при чем тут летчики? Она «написала» этот сценарий — кто его заказывал? Кто его оплатил? Кто дал ей заказ? Просто так, по зову души. По творческому зуду пишется все что угодно, кроме сценария. Где она видела сценарии? Вот она приносит эту весть (что она его написала, ей кажется это удачным ходом) своим ленинградским пажам. Они знают, что такое сценарий. Если б кому-нибудь из них удалось получить заказ на сценарий, или они, написав его — действительно, сценарии тоже пишутся без заказа, — а потом, взяв ноги в руки, автор пытается его пристроить, отдать в конкретное производство (этим хотела заниматься Анна Андреевна?) — вдруг перед ними забрезжила надежда, что сценарий может быть куплен — и вот Анна Ахматова объявляет им, что она написала сценарий. Никто не посмел задать ей ни одного вопроса… Для кого, почему? С Ахматовой — о сути.

О чем ваш сценарий? О летчиках. Неужели ей не было стыдно или стыдновато?

О прозе она вела какой-то болезненный, реагирующий как на горячее, воспаленный разговор. Проза значила нечто большее, чем «не поэзия». Какой-то еще один новый, формальный критерий, по которому она определяла — или направляла — людей: будет ли он ее соперником в мировой славе. Слава — мировая — могла быть только прозаической.

…«Листки из дневника», которым я продолжаю постоянно заниматься. Вероятно, кончится небольшой книгой». (Н. Я. Мандельштам. Об Ахматовой. Стр. 269.) Как обычно, кончится ничем. То есть это даже не дневник, который пишется сам по себе, — книга в форме дневника, которым регулярно занимаются.

О прозе она мыслит категориями готовой продукции: «книга» («небольшая книга»), сценарий, либретто, проза. Писатели, которые пишут о том, что они хотели бы сказать, а не о том, в каком виде они хотели бы видеть написанное, пишут так: «работаю над романом», «мой роман продвигается», «мой роман о войне 12-го года», «пишу повесть о молодых врачах, уехавших в…». Если имеют заказ, то тогда «сценарий до половины дописан». Собственные «книги», да еще «Книги» с большой буквы, подозрительно требуют к своему названию слов вроде «Бытия» или «Чисел», что уж тут прикрываться таинственным «X»!

«План Книги X», состоящий из двух разделов: I. «Pro domo теа» (ну что я говорила — если не древнееврейский, то хотя бы латынь) (автобиографические и мемуарные заметки) и II. «Marginalia» (заметки о Шекспире, Достоевском и Л. Толстом). То есть о маргиналах. (Летопись. Стр. 515.)