От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности - Гершом Шолем
Школа «Реали». Хайфа. 1916
Другой вариант заключался в том, чтобы получить фиктивное свидетельство о приёме на работу в учреждение, чья нужда в иностранных специалистах была известна правительству. Я списался с Бергманом, и Эша разъяснила нам подробности этой процедуры. Итак, в июле 1923 года я получил письмо с назначением на должность заведующего ивритским отделом Еврейской национальной библиотеки в Иерусалиме, которая также должна была служить университетской библиотекой для планируемого, но ещё не существовавшего университета. Г-н Штибель, религиозный сионист и богатый фабрикант, мой знакомый, настоял на том, чтобы оплатить расходы на визу и иммиграцию – четвёртым классом, на промежуточной палубе корабля. Я договорился с Гойтейном, что мы вместе переправимся из Триеста после того, как я улажу свои дела в Берлине.
Когда я прощался с Эрнстом Симоном – а он последовал за мной через пять лет – то обронил фразу, которую Симон часто мне напоминал. Я будто бы выразился запросто, на чистейшем берлинском диалекте: «Вы будете проповедовать соблюдение заповедей, а я – преподавать вокабулы. Поглядим, кто достигнет большего».
В августе я вернулся в Берлин и сообщил отцу, что собираюсь эмигрировать в начале сентября, и таким образом расчёт на габилитацию – чистая иллюзия. Он ответил кратко: «Сын, я полагаю, ты понимаешь, что в этом случае рассчитывать на финансовую помощь от меня тебе не приходится». – «Само собой разумеется», – ответил я. Больше мы с ним этой темы не касались, но он отрядил работника из своего магазина, чтобы тот помог упаковать мою библиотеку, которая насчитывала уже 2000 томов и отправлялась через Гамбург на грузовом пароходе. По какой-то непонятной причине на таможне у меня потребовали машинописный каталог этих книг, хотя мой багаж никто не проверял. Этот список до сих пор у меня хранится. Мать сходила со мной в компанию, которая специализировалась на тропической одежде и дорожных принадлежностях для тропических регионов. Единственной вещью, по-настоящему пригодной в Палестине, оказалась москитная сетка, всё остальное совершенно не пригодилось. Мать, любительница путешествовать, нашла в моей иммиграции положительную сторону: она пообещала навестить меня как-нибудь в тот прекрасный день, «когда станет полегче». Мой брат Вернер сказал: «Жаль, что такой молодой человек, как ты, тратит силы на всё вот это, вместо того чтобы встать на службу мировой революции, которая уже на пороге».
Весь мой дорожный капитал состоял в пятнадцати фунтах стерлингов, и, задержавшись в Мюнхене на новогодние праздники, я потратил пять из них на копирование многочисленных рукописей, которые служили мне долгие годы.
X
Иерусалим
(1923–1925)
В середине сентября я встретился с Гойтейном в Триесте. В то время не было морских рейсов непосредственно до Палестины, потому что корабли компании «Ллойд Триестино» доплывали только до Александрии. Мы плыли на «Хелуане» в прекрасную погоду, на средней палубе, как тогда почти все иммигранты. Из Александрии в Эрец-Исраэль вели только два пути. Кто не хотел ехать железной дорогой через Синай, Эль-Ариш и Газу, построенной британцами во время войны, и глотать пыль пустыни, которая проникала через все окна и покрывала всё, даже лица и глаза, те могли сесть на небольшой прибрежный пароход, переправлявший грузы и немногочисленных пассажиров в различные порты между Александрией и Стамбулом, в том числе в Яффо и Хайфу. Я обещал Эше, что мой корабль прибудет в Яффо утром накануне Йом-Кипура, но в Порт-Саиде мы отстали от расписания на целый день, поэтому ночь Кол Нидрей[206] мы провели в этом городе, сходили в синагогу и добрались до Яффо лишь утром на Йом-Кипур. Эша ждала меня там, а на корабль поднялся Иешуа Гордон, тогдашний представитель Еврейского агентства и глава иммиграционного бюро в Тель-Авиве, в обязанности которого входило встречать новых иммигрантов.
Гордон, прекрасный сердечный человек, с тонким чувством юмора и пониманием искусства, через несколько лет переехал в Иерусалим и оставался другом нашего дома до самой своей смерти в 1941 году[207]. Его мать была родственницей знаменитого адмора рабби Цадока из Люблина, и Гордон, выросший в доме цадика после его смерти, сохранил обильные воспоминания, связанные с той атмосферой.
Гойтейн остался на корабле, доплыл до Хайфы и сошёл там на берег после молитвы Неила[208], завершающей Йом-Кипур. Желания его осуществились: в течение пяти лет он успешно преподавал, а когда в Иерусалиме открылся факультет гуманитарных наук, его назначили ассистентом на кафедру исламоведения. Вместе со мной высадилось около десятка «халуцим» и «халуцот», которых также ждали у ворот порта их друзья, – всё это после того, как Гордон в целости и сохранности провёл нас между Сциллой Яффо и Харибдой подмандатной бюрократии. (Так я и убедился в справедливости первой фразы заметок Артура Холичера «Путешествие по еврейской Палестине» (1921)[209], которая была у всех нас на устах и всегда вызывала смех: «Скалы Яффо – отнюдь не метафора». Выговоренная по-берлински, она приобретала особенно прелестное и остроумное двойное звучание[210].) Длилось это много часов, только к вечеру мы добрались до отеля в Тель-Авиве в экипаже, и до конца праздника бродили по улицам города, бесконечно всё разглядывая и непрерывно беседуя о разном.
Вид на Яффо с моря. Нач. ХХ в.
Мы пробыли в Тель-Авиве два-три дня, а затем поехали в Эйн-Ганим, что недалеко от Петах-Тиквы. Там мои знакомые и друзья из группы Маркенхоф, в которую входили члены “Jung-Juda”, занимались сельским хозяйством вместе с приехавшими из Германии, Буковины и Галиции, впоследствии – основателями кибуца Бейт-Зера в долине реки Иордан[211]. Некоторые из них до сих пор живут среди нас, например, Элиэзер Бурхардт (брат Эши) – в Пардес-Хана, Беньямин Фройнд и Циппора Дойч (Кармель) – в Бейт-Зера, Меир и Мета Флантер – в Иерусалиме и Шломо Кролик – в Тель-Авиве. Большинство из них иммигрировали за год до меня, и другие друзья рассчитывали присоединиться к ним в следующие два года. Чтобы привыкнуть к условиям страны и подготовиться к заселению в кибуце, они работали с крестьянами мошавы, особенно с семействами Рааб (Бен-Эзер)[212] и Ашбель, которые принадлежали
