Институтки. Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц - Г. И. Ржевская
— Эх, госпожи, — говаривал он, бывало, — ничего-то вы не смыслите в математике, как я ни бьюсь с вами, а все толку никакого нет! Ведь это срам просто! Вот хотя бы госпожа NN считается одной из первых в классе, а никогда ни одной задачи решить не может. Я бы вас, госпожа NN, посадил одной из последних. Ведь вот вам следует поставить нуль по-настоящему, а я только из милости ставлю вам три.
— Как же вам не стыдно, — возражает обиженная NN, — говорить, что я должна быть последней. Разве я хотя когда-нибудь не знала урока из физики, разве у меня не всегда полный балл?..
— Э, да что в том толку, когда вы математики не постигаете.
— И не хочу постигать, противная ваша математика, ее и начальство не уважает! Не понимаю ее и не хочу понимать. И не заставляйте вы меня решать никаких задач, прошу вас раз навсегда.
— Слушаю-с, — отвечает он, пожимая плечами, насмешливо добродушным тоном.
Если случалось, бывало, почему-нибудь не приготовить ему урока, то институтки объявляли прямо, хотя, разумеется, по секрету от классной дамы:
— М-г Николаев, мы сегодня урока не приготовили, не спрашивайте нас, пожалуйста.
— Извольте-с, — ответит он, — мы, значит, будем болтать сегодня. — И ни за что не выдаст нас классной даме, а устроит все самым удобным для нас образом. Несмотря на его снисходительность, у него на экзаменах почти никто не проваливался, и они сходили всегда самым блистательным образом: начальство осыпало его поздравлениями. Разумеется, я говорю про экзамен физики, математика же, увы! всегда сходила плохо. Но странным образом начальство действительно не уважало, как выражались институтки, математику и считало ее как будто лишним и не особенно важным предметом.
Физика была единственным предметом из естественных наук, который преподавался толково и дельно, хотя и весьма кратко, как того требовала институтская программа. Но зато остальные предметы, как, например, ботаника, зоология, минералогия, преподавались в таком уродливом, искаженном виде, что были чистейшей карикатурой. Преподавались они на французском языке каким-то убогим швейцарцем103, высоким неуклюжим малым, сильно смахивавшим на орангутанга, который не мог даже удовлетворить со стороны практики французского языка, ибо не только отличался убийственным выговором, но говорил еще вдобавок «la cheval», «le vache»104 и пр.
География и история были обставлены значительно лучше, хотя учитель Z., о котором я упоминала раньше, питал сильное пристрастие к хронологии и перечням лиц, царствовавших в различное время и в различных странах, к сражениям — словом, к внешним историческим событиям, недостаточно углубляясь во внутренний смысл истории. В этом он составлял совершенную противуположность своему предшественнику, покойному Б[унину], бывшему в свое время одним из наиболее популярных и влиятельных учителей. Б[унин] исключительно напирал на внутренний смысл исторических событий. Короли, их династические интересы, распри и хронологический порядок их царствований стояли у него на заднем плане. Самым живым, самым увлекательным образом излагал он, и больше все изустно, картины нравов, состояние цивилизации и быт народов в различные эпохи, значение различных событий и великих открытий, мастерски умел характеризовать замечательных исторических деятелей. В его рассказе лица эти облекались в такие живые образы, что, казалось, их видел и слышал. Говорил он красноречиво, голос у него был симпатичный, а произношение ясное и чистое, чем, увы! никак не мог похвастаться Z. Этот последний как-то шепелявил, присвистывал, шипел и даже брызгался, когда говорил. Популярность его длилась недолго, после того как мы выпросили его в учителя. Главным образом он уронил себя во мнении институток тем, что имел замашку жаловаться классным дамам в случае какого-либо столкновения с воспитанницами и выдавать их, чего такие учителя, как Б[унин], Архипастырский и Николаев, никогда не делали.
Раз, например, одна из учениц, не приготовившая урока, предупредила его о том, по существовавшему обычаю, прося на спрашивать ее на этот раз.
— Как! что такое? — засвистел наш Зевс. — Так прозвали его институтки, величавшие его также вечно юным Вакхом и Геродотом; о последнем прозвище он даже знал и уверял, что оно для него очень лестно.
Полное, круглое, красное, словно наведенное лаком, лицо Зевса покраснело еще сильней. Он обратился к классной даме и заявил ей о таком неожиданном, неприятном, как он выразился, для него случае.
Эта бестактность поразила весь класс, послышалось шиканье, а рассерженная виновница всей истории крикнула во всеуслышание:
— М-г Z., je Vous méprise!105
— Как! что такое? — зашипел Зевс, заикаясь и задыхаясь от злости.
Он пришел в такую неописанную ярость, что наговорил вздора, заявляя, что за такую неслыханную дерзость, за такое странное оскорбление стоит чуть ли не высечь дерзкую. Вероятно, он сам не помнил, что говорил, но слова его вызвали целую бурю:
— Ай, ай, ай! как вы смеете это говорить! Шш, шш! это ужасно! Шшш, шшш!
Классная дама насилу уняла расходившихся воспитанниц, велела всему классу встать и стоять debout106, как у нас говорилось, в наказание, а главную виновную записала в рапорт.
Эта история сильно подорвала кредит нашего Зевса. Воспитанницы, когда улеглось негодование, воспели ее в следующих стихах, которыми дразнили зачинщицу:
A qui réserve t’on ces verges menaçantes? Pour qui ce banc, qu’on apprête? D’où vient ce bruit? où courent ces servantes? Où mène t’on l’infortunée Barbette? Elle osa, oh! terreur! insulter Jupiter! Elle lui dit, oh! horreur! qu’elle le méprise! Jupiter lui crie, oh! rage! de se taire, Elle désobéit, oh! douleur! et attrape… une surprise107.Кроме того, Z. отличался другими слабостями, делавшими его смешным; между прочим, он носился с своей наружностью, весьма некрасивой, и с совершенно лысой головой; уверял, что ему только 32 года, тогда как эта наружность изобличала гораздо больше лет жизни,
