Григорий Дольников - Летит стальная эскадрилья

Пилот, правда, больше не летал: списался и ушел в запас. А спустя несколько лет я случайно встретился с ним, разговорились.

- Как живете, где работаете, не скучаете ли по авиации? - спросил я, как обычно, при встрече летчиков-сослуживцев.

- Живу хорошо, работаю в авиации, только в гражданской. А полеты снятся, особенно последний...

- Это типично для нашего брата, - отвечал я, так как знал: летчики еще долго мысленно летают после ухода с летной работы, особенно во сне.

- Для меня эти годы были невыразимо трудными. Я ведь очень любил авиацию, но настоящим летчиком-истребителем так и не стал.

- Ну что вы на себя наговариваете?! - удивился я.

- Да-да, Григорий Устинович, мой уважаемый командир. Я и себе в этом не признавался, а вам обязан сказать всю правду. Ведь вам еще долго работать с летным составом, может, пригодится мое признание. Только не удивляйтесь и верьте всему, что расскажу.

И он поведал мне о своей жизни в авиации, не таясь ни в чем, скорее наоборот, выложил все, что хранил в себе, так долго мучаясь страхом и совестью:

- Как и все мальчишки, в свое время я загорелся авиацией. Тут война. Отца не стало в сорок первом, матери - через год. Вдвоем с меньшей сестрой скитались но людям, пока не попали в детдом. Но об авиации я не забыл: в двадцать лет стал летчиком-истребителем. Летал хорошо, по службе неплохо продвигался. И вот раз, уже будучи опытным командиром звена, летчиком первого класса, при пилотировании в зоне в верхней точке петли перетянул ручку и сорвался в штопор. Высота была небольшая, из штопора выводил поспешно. Нервы не выдержали - и катапультировался. Доложил, что отказало управление самолетом. Причины отказа конечно же не нашли. При катапультировании я повредил ноги. Долго лечился, но признали годным для летной работы. Начал снова летать. И вот в первой же самостоятельной зоне выполнил виражи, полупереворот, потянул на петлю, но... Словно какая-то сила не давала мне переломить самолет, положить его на спину. Несколько раз пытался сделать петлю, но так и не смог. Надломился я, а вернее, струсил однажды и с тех пор самостоятельно сложный пилотаж в зоне не выполнял.

- Как же так? - невольно вырвалось у меня. - Ведь вы же были первоклассным летчиком!

- Да, я всегда был в числе лучших, показывал хорошие результаты.

- Но ведь должны были еще и учить молодых летчиков!

- Молодых учить не пришлось, а с опытными летал, хотя сам пилотировать боялся. Уходил подальше от зоны и выполнял виражи, развороты, горки, спираль и все. А когда на самолетах стали устанавливать контролирующий прибор, то ухитрялся не включать его, а иногда, если и включал, пленку дешифровал сам, сам же ставил себе оценку.

- И вас это не мучило?

- Еще как! - с горечью воскликнул бывший пилот. - Стыдно было признаваться даже самому себе, но психологически сделать с собой ничего не мог. Всякий раз перед полетом на пилотаж тщательно обдумывал все до деталей с твердой верой, что на этот раз обязательно выполню весь комплекс фигур сложного пилотажа, но, как только подходило время, откладывал до следующего раза. И так многие годы. В тот свой последний вылет я решился наконец, допустил грубую ошибку, запутался, растерялся и катапультировался...

- Почему же вы тогда не признались в своей ошибке? Вы же заставили всю комиссию долгое время искать то, чего не было, - уже с возмущением и досадой сказал я.

- Меня останавливал страх наказания, но больше все-таки стыд перед товарищами, перед семьей, перед самим собой...

Такая вот история. Ох, как дорого обходится подобного рода нечестность, самолюбивая трусость! В лучшем случае - потеря дорогостоящего самолета, а чаще - бесславная гибель такого рода пилотов.

Летчик, который отлично овладел техникой пилотирования и сможет выжать из самолета все, чем тот располагает, будет диктовать свою волю врагу. Тогда, в сорок пятом, после некоторых капризов летный состав полка принялся усердно тренироваться в зоне, и вскоре мы летали почти так же чисто, как Борис Глинка и Тимофей Калачев.

Сложнее было с теми пилотами, которые прибыли к нам в полк на пополнение из штурмовой авиации. Многие из них уже после первых полетов в зону навсегда отказались продолжать службу в истребительной авиации. Тому было много причин: и возраст переучивающихся, и психологический фактор. Те же из летчиков-штурмовиков, кто неустанно и каждодневно тренировался на земле и в воздухе, добились хороших результатов и незаметно перестали отличаться от "чистых" истребителей.

Мы же летали не только на отработку техники пилотирования, чему я уделял много внимания как основе летного мастерства, но и тренировались в стрельбе по наземным, воздушным целям, в точности самолетовождения, вели воздушные бои. Постепенно поднимался уровень и наземной подготовки, стала налаживаться учебно-методическая база, классы, тренажеры, полигоны.

Но как бы хорошо ни обстояло дело с учебой летного состава в подразделениях и частях, все более отчетливо давала о себе знать недостаточная общеобразовательная, особенно военно-теоретическая, подготовка руководящего состава. Тем, кто решил остаться в кадрах, предстояло учиться - это стало очевидным и безотлагательным.

Первым из дивизии уехал на учебу наш комдив Александр Иванович Покрышкин. Умный, топкий, чистый человек Александр Иванович. Я считаю всем нам чертовски повезло, что он командовал нашей дивизией.

Сын каменщика, в девятнадцать лет слесарь-инструментальщик одного из новосибирских заводов, в 1932 году по путевке комсомола он поступает в Пермскую авиационную школу авиатехников. Несколько лет работает техником самолета, техником авиационного звена.

Однако Александр мечтал летать и добился своего - в 1938 году командование направило Покрышкина в Качинскую военную авиационную школу. Окончив школу, нес боевую службу на самой границе, у берегов Прута. Здесь Александра и застала Великая Отечественная война.

Бесстрашно воевал летчик Покрышкин. Многие гитлеровские асы хорошо знали его имя. Не случайно, едва только появлялся краснозвездный истребитель Александра Ивановича, на весь эфир летело предостерегающее: "В небе Покрышкин!.."

С каждым боем росла слава отважного летчика-истребителя. Но особенно отличился Александр Иванович в период воздушных сражений на Кубани в 1943 году. Здесь стала известной формула победы в воздушном бою: "Высота - скорость - маневр - огонь!"

Заслуга Покрышкина в том, что он сумел объединить в единое целое эти элементы и практически применить их в бою. Высота и скорость давали жизнь третьему элементу покрышкинской формулы боя - маневру. Маневр же позволял летчику выбрать выгодное положение для атаки и меткого огня.