Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа

Мы нашли золото на речке Арму, неподалеку от Сихоте- Алиня. Большой радости это нам не принесло, зато подкрепило наш достаток. Чан Бао приобрел для племянницы хорошую фанзу на мысе Анны. Сам он не умел обращаться с деньгами. А я отложил свою часть до лучших времен, когда придется выйти из лесов на люди. И оказия такая подоспела раньше, чем я рассчитывал.

По мере возможности общайся с одаренными людьми, чтобы питаться их умом и талантом. Они не всегда публичны, часто затенены другими. Умный становится позади, чтобы видеть все, что происходит перед ним. А дурак прется наперед, чтобы его все видели.

Настанет день, когда ты уже не сможешь быть вчерашним. Вроде бы ты тот, что и был, однако будто прошел сквозь огонь и что-то в себе сжег. Для меня тот день ничем не был определяющим. Но когда я целился в сарну, замершую в душной полуденной дымке, внутренний голос шепнул: «Ты не выстрелишь».

Я нажал на гашетку, выстрела, однако, не последовало. Лишь щелкнул боек. Сарна повернула ко мне головку. Я еще раз прищурил глаз и дернул крючок. Винчестер безмолвствовал. Тогда я пронзительно свистнул в два пальца - зверюшка надломилась в коленях и живой стрелой пронзила полуденную дымку.

«Вот и отстрелялся», — молвил я сам себе и поволок оружие за ремень. Вдруг вспомнил - вчера к вечеру, когда мы спускались с хребта, я поскользнулся и ударил ружьем о камень. Стало быть, поэтому оно и дает осечку.

За ужином я рассказал Чан Бао о своем приключении.

«Оно устало, - успокоил меня китаец, - такое случается. Ничего, завтра будет, как новенькое».

«Нет, не будет», - подумал я с незнакомым облегчением.

Чан Бао поворожил над моим оружием, и оно снова било сильно и точно. Но я к нему больше не дотрагивался.

«Бывает, что охотник живет, а стрелок в нем умирает... Бывает», - хмурил пергамент век Чан Бао, то ли от дыма, то ли от жалости ко мне.

Я пробыл в тайге до конца месяца и с первым вывозом шкур добрался к Охотскому морю. Весь день рыскал по крохотному порту, а когда наступили сумерки, присел у руин маяка. Старый смотритель варил уху на каменных ступенях.

«Древний маячок был— гнусавил дед. - Еще люди Степана Дежнева строили. А теперь норд-ост искрошил на крупу. Вынужден живым огоньком мигать, пока не найдется мастер, чтоб новый соорудить».

«Я бы мог», - вырвалось у меня.

Назавтра чиновник из портовой конторы сам меня нашел.

«Берешься маяк построить, ну, так приступай к делу. Что для этого требуется?»

«Лопата и цемент», - сказал я.

«А материалы?»

«Разве мало здесь камня и песка? А леса сколько мокнет в воде...»

Так я подрядился каменщиком. Когда-то в магаданской отсидке я помогал немцам строить морской вокзал. Хорошая была школа.

«Хоть карандашиком черкни какой-то проект для порядка», - попросил начальник порта.

На стене висела картинка, вырезанная из журнала «Огонек» - ветряная мельница в украинской степи.

«Могу вот такой маячок вам построить, - сказал я. — И электричество не нужно подводить. Сам себе накрутит - ветра здесь хватает».

Начальник вытаращился:

«Валяй, коли не шутишь!»

Я не фиглярничал. Я старательно прижимал зернистый гранит к черным, зализанным морем валунам и белому мрамору, сшивая цементным раствором в плотную кладку. Башня росла, блестела на солнце, как рахат-лукум. Подошло время и для электрического привода. Некогда за Северным полярным кругом, в Билибино над Малым Анюем, снабжавшем электроэнергией колымские золотые прииски, мы с эстонцем Япрр собирали на ГРЭС динамо-машину, и я хорошо запомнил эту работу. Ныне воспроизвел ее сам. К смотровой площадке приладил ступени из лиственницы, ее прибивало к берегу и нагромождало террасами. Лопасти ветряной динамо-машины я оббил медными пластинами и на каждом ремне закрепил фонарь. Это была моя маленькая хитрость. На солнце раскрылья ветрячка сияли золотым крестом. А ночью... ночью моряки спрашивали, что это за крест светится над бухтой Анны? И начальство трезвонило из центра, обеспокоено интересовалось. Ему объясняли: какой там крест!..это лопасти ветряной мельницы, освещающей маяк!.. «Рацпредложение».

Портовое начальство похваливали, а меня потянули в Мурманск на Карельском полуострове. Моряк в золотых адмиральских погонах показал на каменный обрыв над Кольским заливом незамерзающего Баренцового моря:

«Построй мне такой маяк, чтобы я бессонными ночами мог его видеть из этого окна».

На столе лежала шахматная доска с фигурками из желтой слоновой кости.

«Если желаете, он будет напоминать эту туру», - сказал я.

«Желаю!» - радовался адмирал, точно ребенок.

И я воздвиг ему такую башню, что напоминала средневековую. Они водрузили на ней красный флаг, но это ее не очень изуродовало.

Меня, сиречь мои руки, передавали из ... рук в руки. Я угадывал прихоти советского морского барства и делал для них цацки. Они соревновались в причудах, дабы как-то разнообразить свою серую, задымленную портовую территорию. Кто-то заказывал маячок-факел, кто-то - бочечку, кто-то - пушку, кто-то - фонарь, кто-то - рыбку, кто-то - еще какую-то химеру. Нередко они просили прикрепить табличку - «Маяк такого-то...» Именной маяк!

Для них это было развлечение, а для меня - труд. Не хуже и не лучше другого. Но главное - свободный труд. Я все делал исправно, фантазировал и усовершенствовал мастерство. Ни одно каменное творение моих рук на морских утесах не повторялось. Но была в каждом одна общая и, на первый взгляд, малозаметная примета - крест. Я выкладывал его в каменной стене из отдельного слюдовика, который в сухую погоду серел, как и остальные камни. Зато увлажненный морским бризом либо дождем, выразительно проступал на стене крестом. Это хорошо замечали моряки и рыбаки.

Безбожники злобствовали, да что они могли сделать, когда во время высоких инспекций каменная стена обычно серела. Зато, исхлестана соленым бризом, вновь открывала глазам крест - и мореходы умиленно подносили к челу троеперстие.

Я странствовал по необъятной стране, как вольный художник. У меня была крыша над головой, свежая рыба на столе и несмолкаемая музыка моря в ушах. Чего уж больше может желать человек без имени, без жилья и без семьи?.. Так я оказался на берегу теплого Азовского моря, в городе Мариуполе, заложенном греками и нареченном именем Марии. И вот в один прекрасный день навестил меня темнолицый небритый человек.

«Вам низкий поклон от Захариоса», - объявил он, не здороваясь.

«От кого?» - не верил я его голосу.

На сложенной вчетверо бумажке дрожали строки, написанные по-русски: «Дорогой брат, уж четыре года я напрасно ищу тебя. И тут помогло верное море. Ибо по морю и новости распространяются быстрее, нежели по суше...»