Анна Ларина-Бухарина - Незабываемое
До ареста Н. И. я встречалась с Созыкиным лишь раз. Мне казалось естественным, что при свидании со мной он интересовался Николаем Ивановичем, и разве я могла не сказать ему, что Н. И. решительно отвергает свою виновность. Вот это-то и оказалось тем «лишним», о чем говорить в то время было опасно. После ареста Н. И. я снова встречалась с Созыкиным в гостинице «Москва». Кроме как об ужасном Февральско-мартовском пленуме, я не могла ни о чем ни думать, ни говорить. Созыкин старался меня успокоить: разберутся, мол. Он покупал моему ребенку игрушки, конфеты.
— Вы его пожалели, Анна Юрьевна, а он вас не щадил, нет-нет, ничуть не жалел! Он отзывался о вас очень плохо.
— Мне безразлично, как он обо мне отзывался. Для меня важно то, что он не тот Созыкин, каким я его считала, и это мне больно. Плохого обо мне, с моей точки зрения, он ничего сказать не мог, если не налгал. Он знал с моих слов о ходе Февральско-мартовского пленума и о поведении Бухарина на нем. Мог сообщать только об этом. Таких показаний обо мне имеется, очевидно, не одно. Одним больше, одним меньше — играет ли это роль? Вы считаете, я поступила плохо, что рассказала о пленуме Созыкину, я же думаю — хорошо, потому что я рассказала ему правду о Н. И.[59].
— Так-то… всех вы жалеете, — заметил нарком. — Связи Литвинова с Бухариным вы тоже не хотите раскрыть…
— Я о связях Литвинова с Бухариным ничего не знаю. Как я понимаю, вас интересуют контрреволюционные связи, таких вообще между ними не могло быть. Какой смысл мне прикрывать Литвинова, он слишком крупная фигура, чтобы я могла повлиять на его судьбу.
— О Литвинове вы следователю будете рассказывать, — сказал Берия и неожиданно спросил: — Астрова знали? Астров во многом нам помог, и мы за это сохранили ему жизнь[60].
С Астровым я знакома не была, но знала, что он один из учеников Н. И.
— Астров, очевидно, клеветал на Бухарина и на своих товарищей — его учеников, какими средствами он был доведен до этого, мне неизвестно — я не Астров, и я вам не помощница! И даже при желании не смогла бы теперь помочь. Опять-таки потому, что, как вы справедливо заметили, расстреливают один раз, многократно быть расстрелянным невозможно.
— Да, да, — сказал Берия, ничуть не смущаясь, — дочь Ларина мало того что вышла замуж за врага народа, но еще и защищает его.
Я еле сдержалась, чтобы не нагрубить в ответ. Он видел, что упоминание о Ларине приводит меня в крайнее волнение. Возможно, садисту Берии как раз это и доставляло удовлетворение.
— При чем тут Ларин?! Не вспоминайте его имени! Если бы я не была дочерью Ларина, я не была бы женой Бухарина. Вы это понимаете не хуже меня! Они были друзьями!
Берия испытующе смотрел на меня, нахмурив брови, и некоторое время молчал — меня трясло от волнения, казалось, он что-то обдумывал и сам для себя что-то решал, наконец проговорил:
— Кого вы спасаете, Анна Юрьевна, ведь Николая Ивановича уже нет, — он снова назвал Бухарина по имени и отчеству, — теперь спасайте себя!
— Спасаю свою чистую совесть, Лаврентий Павлович!
— Забудьте про совесть! — прокричал Берия. — Вы слишком много болтаете! Хотите жить — молчите о Бухарине! Не будете молчать — будет вот что, — и Берия приложил указательный палец правой руки к своему виску. — Так обещаете мне молчать?! — произнес он категорическим, властным тоном, глядя мне прямо в глаза, будто сам за меня уже дал это обещание. Казалось, в тот миг решалась моя жизнь: буду ли я дышать, будет ли биться мое сердце, и я обещала молчать. Кроме того, я поймала себя на мысли, что именно он, Берия, а не Хозяин почему-то захотел сохранить мне жизнь, и это тоже в какой-то степени повлияло на мое решение.
Я вела себя достойно, а под конец не выдержала и сдалась. На душе стало мерзко от унизительного обещания.
Забегая вперед, скажу, что свой обет я нарушила уже через день. Я написала Сталину даже не заявление, а маленькую записочку — всего несколько слов. Никак не мота решить, как к нему обратиться: «товарищ Сталин» было для меня непроизносимо, просто «Сталин» показалось грубым (будто он не заслужил этой грубости!), и я назвала его по имени и отчеству: «Иосиф Виссарионович! Через толстые стены этой тюрьмы смотрю вам в глаза прямо. Я не верю в этот чудовищный процесс. Зачем вам понадобилось губить Н. И., понять я не могу». Иных слов я не нашла. Подписалась двумя фамилиями, оставила листок с запиской на столике в боксе, и меня вновь завели в камеру. Не думаю, что моя записка дошла до Сталина, но до Берии она не могла не дойти. Зачем я ее написала? Очевидно, затем, чтобы после своего унизительного обещания наркому прийти в состояние душевного равновесия.
— Ну, пора кончать наш разговор, — сказал Берия. — Я надеюсь, теперь мы чай выпьем, и фрукты вы будете есть? Чудесный виноград. Вы же давно не ели винограда.
Но от фруктов и чая я снова отказалась.
— От фруктов вы не отделаетесь, — сказал Берия и в бумажном пакете отправил фрукты с конвойным ко мне в камеру[61].
Как только дверь кабинета наркома за мной закрылась, я вздохнула с великим облегчением. Еще один тяжкий эпизод в круговороте тех драматических лет оказался позади.
Для меня очередной нарком НКВД стал уже не тем Берией, каким я воспринимала его в Грузии, но, пожалуй, еще и не тем извергом, каким он был в действительности, о чем я узнала в дальнейшем из многочисленных рассказов и воспоминаний людей, столкнувшихся с ним на следствии.
Этот безыдейный карьерист служил только Сталину, но Сталину-диктатору. Пошатнись же его власть — Берия всадил бы нож ему в спину. Берия не был сломлен Сталиным, он изначально был преступником. И возмездие пришло!
И вновь одиночество, полная оторванность от внешнего мира. Трудно передать душевное смятение, владевшее мною после разговора-допроса у Берии. Мое независимое поведение было продиктовано не каким-то особым мужеством. Чувство полной безысходности, как ни странно, помогало держаться достойно. Но мучили угрызения совести за обещание молчать о Бухарине. Молчать о том, что терзало душу! Не этим ли обещанием я купила себе жизнь? Впрочем, заставить меня смолкнуть навечно можно было более радикальным способом. И, повторяю, только короткое письмо, адресованное Сталину, избавило меня от презрения к себе.
Враждебные выпады Берии против Бухарина были явно неискренними, и точно такой же была игра вокруг имени Ларина, противопоставление честного и преданного партии Ларина «предателю» Бухарину. Это казалось тем более нелепым, что, с точки зрения большевиков, политическая биография Бухарина была безупречней биографии Ларина.
